Терри Донован
Город кошек
(«Северо-Запад Пресс», 2006, том 115 «Конан и Красное братство»)
1
К юго-западу от Замбулы, там, где Стикс изгибается, словно хвост Ханумана, стоит город, о котором не знает большинство географов и который принято считать выдумкой измученных пустыней путешественников. Ибо город возникает из песка столь неожиданно, что похож на мираж, и глубина прохладной тени на его улицах заставляет считать ее нереальной. Вместо собак по улицам этого города бродят кошки, а башни его столь высоки, что, говорят, в хорошую погоду можно увидеть берег Западного моря.
И к этому городу, называя его Хатор, идут тайные караваны из Кешана и Пунта. Жители города заключили с торговцами договор, по которому никому другому нельзя называть ни имени города, ни его местоположения. И караванщики строго блюдут договор. Но невозможно вечно скрывать истину, рано или поздно она тем или иным путем просачивается туда, где ей не положено быть. Так случилось и со скрытым в пустыне городом Хатор.
В месяц раджаб, в день, который шемиты называют субботой и считают днем отдыха, когда нельзя заниматься никакой работой, стояла невыносимая жара. Духота стягивала горло, словно безжалостный наемный убийца удавкой. Словно весь мир вокруг был заточен в каменный гроб с синей крышкой неба, на котором не было ни облачка.
В полдень глашатаи посредством медных труб возвестили о том, что ворота города открываются. А как только трубы перестали гудеть, заскрипели тяжелые ворота и послышались вопли погонщиков верблюдов — в город вошел давно ожидаемый караван из Кешлы.
Верблюды шли, будто улыбаясь, с хитрым видом посматривая по сторонам. Кошки шипели на них и выгибали спины, но пустынные животные не обращали на кошек никакого внимания, погруженные в какие-то свои, только им известные думы. Тюки и сундуки на их спинах плавно покачивались в такт движениям. Когда караван полностью прошел в ворота, послышались пронзительно резкие крики погонщиков верблюдов, и животные стали садиться на площади перед воротами. Многочисленные зеваки стояли вокруг, занимаясь тем, чем во всех городах, во все времена, во всех странах занимаются зеваки — глазели.
И на этот раз они действительно увидели нечто, на что можно было поглазеть. Человека в белой рубахе и красных шароварах, подпоясанных широким кушаком. Так обычно одевались казаки, но вживую никто из жителей Хатора ни одного из них прежде не видел. На боку казака висела огромная кривая сабля, а грива черных волос была заплетена в толстую косу, скрепленную красной тесемкой. Рубаха распахнута на груди, и даже с большого расстояния было заметно, как сильно она вздымается. Купцы подобрали его в пустыне возле павшей лошади, из которой он пил кровь, ибо другого средства спастись от жажды у него не было.
Человек осматривался, и многие зеваки, столкнувшись с ним взглядом, вынуждены были потупить глаза. Ибо цепкий взгляд холодных голубых глаз невозможно было вынести.
Он оглядывал все, что попадало в поле его зрения — дома, лавки, паланкины, одежду, особенно украшения на женщинах, отчего многие красотки смущались, но его это мало волновало. Ибо сейчас он больше интересовался именно украшениями, а не теми, на которых это было надето. Разве что вскользь, просто потому что все-таки был мужчиной, а не каменным истуканом. Впрочем украшения на мужчинах вызывали у него не меньшее любопытство, и в глазах появлялся нехороший хищный блеск.
За долгие годы странствий он привык видеть все мелочи, особенно, когда дело касалось незнакомого места. Именно они часто играют решающую роль.
Казак соскочил с верблюда и подошел к вождю каравана, который опустился на землю последним. Казак поклонился ему и сказал:
— Джибрил, моя жизнь — твоя.
Эта обычная формула благодарности среди людей пустыни, звучала нелепо в устах черноволосого гиганта, по сравнению с которым Джибрил выглядел ягненком рядом с быком.
— Сядь рядом, Конан. Прежде, чем ты уйдешь, я хочу тебе кое-что сказать, — произнес он и опустился на корточки.
Конан присел в двух шагах от Джибрила и принялся смотреть в том же направлении, что и он. Перед ними были три башни разной высоты, определяющие вертикальный силуэт города. Крыши башен были пусты, а на остальных во множестве виднелись опахала, парусиновые навесы и шесты с развевающимися бумажными лентами, шелест которых должен был отгонять от домов злых духов, носящихся над пустыней.
Джибрил сказал:
— Обычно те, кого мы спасаем, становятся нашими рабами, что естественно, поскольку сами они потеряли свою жизнь, а мы нашли ее. Но ты, Конан, другое дело. Ты не способен быть рабом, ты свободен внутри себя, свободен, даже если тебя заковать в цепи. Ты говорил о том, что иногда становился рабом, но на самом деле этого не было. Когда тебя приковывали цепями в рудниках или на галерах, они приковывали лишь твое тело, они лишали тебя подвижности, но не свободы. Поверь мне, Конан, я перевидал на своем веку много людей, и многие из них были рабами, многие свободными, но человека твоего духа я никогда прежде не встречал. Ты пройдешь через любые препятствия, даже магические оковы не остановят тебя, только лишь частично и на время. Я сказал, теперь уходи.
Не отвечая, ибо знал, что Джибрил не хочет ничего услышать, Конан поднялся и увидел, что все зеваки, прежде глазевшие на него, смотрят теперь в другую сторону. Он поступил, как все. И увидел девушку. Она шла в окружении полуобнаженных мужчин и женщин, и толпы кошек, которая увеличивалась с каждым ее шагом, ибо все кошки с площади вливались в эту толпу. Они громко мяукали и заглядывали девушке в лицо, словно приветствуя свою богиню.
Она была прекрасна. Длинные черные волосы, мягкие как шелк, струились по ее белым одеждам, обрамляя лицо без малейших следов загара с изящно изогнутыми бровями, чувственными губами и глазами, в которых светился неутолимый огонь страсти. «Лилува, Лилува», — послышался восхищенный шепот вокруг.
— Ты прибыл с караваном? — спросила она казака.
— Да, — ответил он. — Купцы подобрали меня посреди пустыни, когда я уже готовился встретиться со своим прародителем Кромом.
— Как тебя зовут?
— Конан. Конан из Киммерии.
— На тебе странные для киммерийца одежды. Насколько мне известно, так одеваются казаки, но они так же далеко отсюда, как и твоя Киммерия. Как ты оказался в пустыне?
Конан помрачнел.
— Я сбежал с галеры. Прихватив коня. За мной охотились, и мне пришлось уходить вглубь пустыни. И, пожалуй, я забрался слишком далеко.
— Так ты раб? — презрительно бросила Лилува.
— Я — свободный человек, — сказал Конан, и в голосе прозвучала такая уверенность, что усомниться в его словах было невозможно. — Меня захватили во сне, когда я выпил лишнего, — добавил Конан. — Эти проклятые капитаны галер готовы на любую подлость. Я прибыл в Луксур для торговых переговоров, но не успел ни с кем переговорить, не успел даже выйти из порта.
Лилува скользила взглядом по телу Конана с откровенностью возбужденной львицы.
— Ты прекрасен. Наверное, ты еще прекраснее без этой варварской одежды. Хотела бы я увидеть тебя… И если бы ты был рабом, я бы купила тебя. Но даже если ты раб, сейчас у тебя нет хозяина, и я не могу тебя купить… Только если ты сам согласишься стать моим рабом. Что ты об этом думаешь, казак?
Конан помрачнел. Эта женщина нравилась ему, но он вовсе не хотел становиться ее рабом. Он привык быть господином над женщинами и менять привычки не собирался. От женщины буквально исходили ядовитые миазмы власти. Она пронзала киммерийца таким жалящим взглядом, что у более слабодушного человека подкосились бы коленки, и он бы смог вымолвить только то, что подсказывала женщина, а именно согласиться стать ее рабом.