— Тебе-то что? Не притворяйся, будто огорчен. — Клэри подняла руку, пытаясь остановить очередное такси.
Возле них притормозил желтый автомобиль.
— Наконец-то. — Распахнув дверь, Саймон проскользнул на заднее сиденье.
Клэри последовала за ним. В салоне витал неизменный запах всех нью-йоркских такси: пахло застарелым сигаретным дымом, кожей и лаком для волос.
— В Бруклин, пожалуйста, — сообщил водителю Саймон. Затем тихо добавил, обращаясь к Клэри: — Пойми, мне можно доверять.
Помедлив мгновение, Клэри кивнула:
— Конечно, Саймон.
Она захлопнула дверь, и машина помчалась по ночным улицам.
2
Тайны и ложь
Темный принц оседлал вороного коня, и за спиной всадника на миг взметнулся черный плащ. На лбу принца, обрамленном светлыми прядями, ярко сверкал золотой обруч. Красивое лицо сковала холодная ярость, глаза устремлены на поле битвы, и…
— … и его рука похожа на баклажан, — раздраженно пробормотала Клэри.
Рисунок никак не получался. Скомкав очередной набросок, она швырнула его в стену спальни, выкрашенную в оранжевый цвет. Пол был усеян смятыми листками бумаги — вдохновение покинуло Клэри.
«Ну хоть бы чуточку маминого таланта!» — в тысячный раз пронеслось у нее в голове. Все, до чего дотрагивалась Джослин Фрэй, мгновенно становилось шедевром. Причем без видимых усилий с ее стороны.
Клэри стянула наушники, не дослушав песню. Виски ломило. Внезапно до нее дошло, что в гостиной разрывается телефон. Бросив блокнот для рисования на кровать, Клэри выбежала из спальни. На столике громко звонил ярко-красный телефонный аппарат в стиле ретро.
— Кларисса Фрэй? — послышался в трубке смутно знакомый голос.
Клэри рассеянно накручивала на палец телефонный шнур.
— Да.
— Привет, я парень с ножом из «Адского логова». Боюсь, у тебя сложилось обо мне превратное впечатление. Не смогу ли я как-то исправить ситуацию?
— Саймон! — Оглушенная хохотом приятеля, Клэри отставила трубку от уха. — Не смешно!
— А по-моему, смешно. Надо развивать чувство юмора.
— Дурак, — со вздохом произнесла Клэри. — Ты бы не ржал так, если б видел, что вчера было.
— А что было?
— Мама устроила разборки: мы ведь черт знает когда вернулись. Короче, полный мрак!
— Она неправа! Все претензии к таксистам! — кипятился Саймон.
— Для мамы это не аргумент. Она разочарованна и расстроенна; я заставила ее волноваться и далее по списку. «До могилы доведу», — сказала Клэри, передразнивая мать.
— Ты под домашним арестом? — громко спросил Саймон, перекрикивая гул шумной компании.
— Не знаю. Утром мама уехала с Люком, и пока они не вернулись. А ты где? У Эрика?
— Угу. Репетируем. — В трубке раздалось барабанное соло, перемежаемое ударами по тарелке. — Эрик вечером читает стихи в нашей кофейне. Мы все идем. А ты как?
— Конечно… — начала Клэри, но тут же опомнилась. — Ой, нет. Я не могу.
— Дайте поговорить! — раздался приглушенный голос Саймона (видимо, он зажал рукой трубку). — Короче, ты идешь или нет? — обратился Саймон уже к Клэри.
— Не знаю, — с досадой в голосе ответила она. — Мама еще за вчерашнее меня не простила: к ней сейчас так просто не подъедешь. Неохота наживать новые неприятности: эриковские стишки того не стоят.
Эрик жил по соседству с Саймоном, и они дружили с детства (хотя своим лучшим другом Саймон все же считал Клэри). В старших классах у мальчиков родилась идея организовать рок-группу. Эрик привел двух друзей, Мэтта и Керка, и с тех пор каждую неделю все четверо самозабвенно репетировали у Эрика в гараже.
— Так уж и «стишки»!.. Я ж тебя не на оргию в стремный район приглашаю, а на поэтический вечер в двух шагах от твоего дома! Приходите с мамой, милости просим.
Из трубки донесся крик (скорее всего, Эрика): «Оргия! Да-а-а-а!!!» Очередная барабанная дробь и удар в тарелку. Клэри с содроганием представила маму, слушающую стихи Эрика.
— Если вы всей толпой завалитесь, мама не вынесет такого «счастья».
— Давай так: я за тобой зайду. Один. А с остальными встретимся на месте. Мама не станет возражать: она меня любит.
Клэри хмыкнула:
— У мамы всегда был странный вкус.
— Тебя забыли спросить! — Саймон повесил трубку под крики товарищей.
Клэри огляделась. Обстановка квартиры отражала художественные склонности матери: самодельные бархатные подушки на темно-красном диване, на стенах — рисунки Джослин, в основном пейзажи. Вот извилистые улочки Южного Манхэттена, рядом несколько зимних зарисовок: темные пруды, покрытые серебристой корочкой льда.