При этом он опасливо оглядывался. Каждую минуту мог раздаться насмешливый теткин голос:
- Смотрите, люди добрые! И не стыдно тебе, здоровило такое? Новую забаву себе нашел. Не лучше тебе цыплятам пшена сыпануть и водичку поменять?
А еще Мальчик любил наблюдать за муравьями, вырывшими норку у тропинки, ведущей к калитке. Муравьи были маленькие, черненькие, суетливые. Мальчика удивляла и умиляла настойчивость и трудолюбие этих крошек. Каждое утро он насыпал из щербатой сахарницы в ладошку сахара и относил к муравейнику. Несколько раз в день Мальчик прибегал к норке, чтобы посмотреть, не уменьшилась ли кучка?
Все вокруг питало детскую любознательность, все окружающее вызывало в нем живейший интерес. Даже самая обычная тень от фонарного столба, стоящего на огороде, занимала воображение ребенка. Его поражало, как, словно живое, со скоростью улитки ползет это длиннотелое черное существо по огороду, как изламывается, попадая на стену сарая, как укорачивается к полудню и как снова удлиняется к вечеру.
Тетка Тася работала фельдшером на "скорой помощи" и дежурила раз в трое суток. Уходя на работу, она оставляла на плите суп, а кастрюлю с кашей прятала в подушки, чтобы дольше не остывала.
В семь лет Мальчик пошел в школу. Учителя не могли им нахвалиться: способный, любознательный, послушный. Но смущенно замечали: "Странный только он какой-то".
В этом возрасте его стали занимать вопросы, ответы на которые не мог дать ни один взрослый.
- Откуда берутся дети? - задал он однажды тетке традиционный детский вопрос.
- Аист приносит,- дала тетка традиционный же ответ.
Мальчик задумался на мгновение.
- А кто приносит аистов?
Тетка не нашла, что ответить.
В этом же возрасте возобновилась у него угасшая было привычка приходить на вершину холма. Он вдыхал теплый воздух, напоенный густым горьковатым запахом травы, рассеянно поглядывал на красные крыши среди зеленых кружев яблоневых крон и о чем-то размышлял.
Однажды Мальчик пробрался на любимое место вечером. От земли веяло теплом, посвежевший воздух стал сырым, потемневшие кроны деревьев застыли в торжественной неподвижности.
Мальчик сел, поджав ноги, и стал смотреть на желтые лучистые огоньки окон внизу, на красные огоньки пароходов, неспешно плывущих по речной глади, Где-то далеко, у самой реки, шумно веселилась небольшая компания, и вечерний воздух ясно доносил смех, выкрики и даже музыку транзистора.
Рядом кто-то деликатно покашлял. Мальчик вздрогнул и повернул голову. Невдалеке в позе, напоминающей его собственную, сидел Пришелец.
4
Напоминаю вам, что тетка Мальчика - Таисия Ивановна - работала фельдшером на пункте "Скорой помощи". Этот самый пункт представлял собой ветхий домишко с бог знает когда оштукатуренными стенами.
К моменту, когда происходили описываемые мною события, штукатурка потемнела, местами отвалилась, обнажив дранку и образовав кое-где довольно-таки глубокие щели, в глубине которых виднелись подгнившие серо-желтые бревна. В трех комнатушках этого домика и располагалась "Скорая помощь".
Через дорогу находилось одноэтажное здание поликлиники. За поликлиникой, во дворе, отгороженном от улицы низеньким дощатым забором, выкрашенным ядовито-зеленой краской, располагалась больница со всеми своими многочисленными отделениями.
Таисия Ивановна в тот день решилась наконец посоветоваться с психиатром Андреем Григорьевичем о своих домашних делах.
Надо вам сказать, что с Андреем Григорьевичем советовались не только по поводу психического нездоровья, точнее сказать, чаще советовались по поводу дел, к медицине не имеющих отношения вовсе.
Был он запенсионного возраста, массивен, солиден, многозначителен и очки носил в золотой оправе. Как не доверять такому человеку?
И к нему шел за советами весь городок. Сын стал заглядывать в рюмку к Андрею Григорьевичу. Дочь стала поздно возвращаться домой - и тут к Андрею Григорьевичу за советом. Бывает, и саму сопротивляющуюся виновницу треволнений за руку притянут. Семейные неурядицы - лучшего советчика, чем Андрей Григорьевич, не найти.
Таисия Ивановна, улучив момент, когда вызовов не было, перешла через дорогу, вошла в поликлинику, протиснулась через густую толпу у регистратуры и оказалась у двери с синей табличкой "Психиатр". Табличка эта неизменно вызывала внутреннюю дрожь у самых мужественных людей. Даже у тех людей, которых не лишала спокойствия и табличка "Прокурор".
И у Таисии Ивановны внутри слегка екнуло, когда она отворила дверь кабинета.
- Андрей Григорьевич,- сказала она, садясь на краешек кушетки, покрытой желтоватой застиранной простыней.- Я к вам за советом. И, может быть, как к специалисту тоже.
Речь ее стала прерывистой, лишилась знакомой Андрею Григорьевичу гладкости и ручейности. Слова, угловатые и колючие, выкатывались с трудом.
- Дело у меня необычное,- выдавила она, покрываясь розовыми пятнами.
- Успокойтесь, Тасенька.- Голос у Андрея Григорьевича был приятный тенорок с хрипотцой, точь в точь, как у Винни-Пуха из мультика.- У нас в городке, простите за невольный каламбур, необычайные случаи - самое обычное дело. Особенно в последнее время.
И, обратившись к хмурой, могучего телосложения медсестре, попросил:
- Зина, скажите, пожалуйста, чтобы минут десять-пятнадцать ко мне не заходили.
- Я по поводу племянника своего,- взволнованно заговорила Таисия Ивановна, ломая пальцы.- А может, это у меня самой с психикой не все в порядке? Может, мне самой все это почудилось? - По мере того, как тетка говорила, речь ее приобретала обычную легкость.- Ребенок без родителей растет. Воспитание, конечно, не то, хотя я к нему всей душой. Но и сам по себе он слишком впечатлительный, и воображение у него чересчур развито. Хотя я понимаю, конечно, что всего этим не объяснишь... С детства у него странности. И теперь тоже.
Андрей Григорьевич в покойной позе сидел в кресле, сложив пухлые руки на полном брюшке и время от времени поощрительно кивал. На губах его застыла доброжелательная полуулыбка, так хорошо знакомая всем его пациентам и располагающая к откровенности.
- С чего же все это началось?
- Вы знаете, Андрей Григорьевич, мой дом на горке стоит. И акации у горки растут. Гнезд сорочьих много. И вот недавно смотрю - сидит на пригорке мой племяш и что-то бормочет. Бормочет и руками машет.
А я как раз белье на огороде вешала. У меня там за хатой между грушами-дичками веревка натянута. Вот я и вешаю, значит, на нее белье. Вешаю я, вешаю и так оказалась совсем рядом с мальчишкой. Слышу - бормочет что-то. Прислушалась. "Ой, сорока-белобока, научи меня летать". Помолчит и снова повторяет те же слова. И больно чудно говорит. Настойчиво так, словно убеждает кого-то. Подобралась я к забору, раздвинула кусты сирени: мальчик на холме сидит, а кругом него на акации сорок ужас сколько, ветки гнутся. А пацанчик все бубнит да бубнит одно и то же и руками машет. И вдруг... глаза Таисии Ивановны округлились, и она выдохнула, словно всхлипнула, - и вдруг мальчик мой отрывается от земли! Я так и обмерла вся. С места двинуться не могу. Так испугалась. Он же поднялся метра на три. Мог упасть, расшибиться. Но ничего - обошлось. Повисел недолго и на землю опустился. Я тихонько отступила назад, сама не знаю, как в доме оказалась. И про выварку с бельем забыла. Сижу за столом, делаю вид, что шью. А иголка дергается, дергается! Какое там шитье?! Но он не заметил ничего. Прошел мимо меня задумчивый, ровно потерянный...
- Ну-ну, - Андрей Григорьевич похлопал по столу пухлой ладонью.Успокойтесь. Хочу вам сказать, милейшая Тасенька, что в этом случае возможны только два варианта: либо вы психически больны, либо вы наблюдали реальное событие. Но я склонен скорее поверить в чудо, нежели в ваше сумасшествие. Однако, прошу вас, продолжайте. Больше ничего подобного вы не видели?