И вот так, глазея целыми сутками в свое увеличительное стекло на осиротелую землю, понимаю, что я уже не вымышленный герой из фильмов и не таежный спасатель на вертолете; не главнокомандующий отрядом антиправительственных сил и не глубоководный рекордсмен; не один из тех, кто сидел на отвесных балках, возводя восьмидесятиэтажные дома, и даже не отшельник, посвятивший остаток своей жизни добротолюбию и духовному деланию.
Я просто: на-блю-да-тель.
Замкнутый круг
Мы с Сэмми выехали из города НН в столицу Российской федерации на поезде под номером 091 "Северобайкальск – Москва". Из Москвы в Берлин летели Боингом 737 (500). 500 – самая миниатюрная серия данного самолета. Ютились, как могли, отхлебывая из горла густой айриш "Таллэмор Дью". Из Берлина до Веймара ехали в медленном и тихом автобусе.
В Веймаре десять дней репетировали, а затем дали концерт в местном клубе "Цэ Келлер". Через два дня отбыли двумя самолетами в Пермь с трансфером в Москве, чтобы показаться на сцене в рамках местного международного фестиваля "Джазовая лихорадка", организованного мастером трубы и острого уместного словца Валерой Протасевичем.
Далее я ехал обратно в НН уже один, поездом, отправив заранее, еще ночью, своих музыкантов нашего квартета "Jet lemon band" в пермский аэропорт, чтобы оттуда они вылетели обратно в Берлин.
Я ехал тем же составом под номером 091, в том же вагоне и на том же месте, что и выезжал из НН в Москву.
И тогда подумал:
– Круг замкнулся. Что дальше?
Думалось долго и спокойно. Я смотрел в окно на мелькающие густые и немного однообразные пейзажи русской провинции, пошвыркивая горячим кофе "nescafe" (что и обеспечило мне большую дружбу с изжогой на длинные и нудные часы). И смолистые капли дешевого горького напитка, выливаясь из треснувшего стакана, оставляли жирные кляксы на моей чистой, небрежно застеленной простыне.
P.S. Прочитав мой отчет о проделанной работе, Валера Протасевич был не доволен последним предложением, определив его как довольно вялую концовку, в свою очередь, предложив другой, более живой вариант, а именно:
"И только овал нежной, слегка загорелой части упругого бедра моей попутчицы, отдыхающей на верхней полке, вселял в меня уверенность в правильности всего происходящего вокруг".
Контрабасист
Михал Степаныч был (а может быть и есть до сих пор) другом нашей семьи. Он был старше моих родителей лет на двадцать пять – тридцать. Если моему папе и маме тогда было примерно от двадцати восьми до тридцати трех (здесь имеется в виду их разница в возрасте), то Степанычу в то время должно было исполниться пятьдесят пять или даже шестьдесят. В таком случае, нам с Никой (младшей сестрой) получалось на тот момент, где-то, пять или шесть. У нас разница в возрасте с ней всегда была полтора года.
Но дело не в этом (об этом пусть заботятся историки с биографами), а в том, что наш друг дядя Миша (хотя его никто так не звал, а величали по имени и отчеству, но сейчас с временного расстояния я имею на это право) был контрабасистом и работал в оперном театре в яме вместе с тетей Зиной.
Тетя Зина никогда не была его женой, но являлась концертмейстером контрабасов и стояла рядом с Михал Степанычем, отчего и было ощущение, что они крепкая семья с явными признаками матриархата. Но в последствии оказалось, что они не были ни в каких отношениях, даже в приятельских.
Тетя Зина не любила не только своего соседа по инструменту, но и музыку в целом. Особенно современные постановки. Нам с Никой ставили большие театральные стулья, с полутораметровыми ножками и мы, располагаясь в оркестровой яме рядом с дирижером (чтобы наблюдать за оркестром и сценой одновременно), могли каждый вечер слышать громкие причитания главной контрабасистки:
– Это ужас какой-то! Остановите эту вакханалию! Такой музыки не бывает!!! Дети, прикройте уши ладошками!
Она горланила на весь театр, при этом, елозя с сильным нажимом деревянной стороной смычка (тростью) по фальшивым струнам, более напоминающих бельевые веревки, своего трескучего гиганта, отчего музыка казалось еще более невыносимой.
Все. Надеюсь с тетей Зиной покончено.
Возвращаясь к Михал Степанычу, надо признаться, что он приходил к нам домой с килограммом ореховых пряников, тремястами граммов сосательных конфет "Взлетные самолетики" и мы с сестрой тут же приступали к уничтожению подарков. Оттого мы так любили дядю Мишу. Но когда еда кончалась, нам было очень грустно и скучно с ним, потому как наш кормилец начинал исповедоваться родителям о чем-то очень горестном. Мы ничего не понимали, но по выражению лица нашей мамы, которая в ритм переживаний контрабасиста слева направо качала головой, было понятно, что все это как всегда докучливо. Каждый раз они не знали, как отделаться от настырного Михал Степаныча. Он сидел до глубокой ночи, и мы с Никой всегда засыпали, не дождавшись его ухода. Но для родителей это была мука. Единственным способом избавления от изрядно утомившего гостя было попросить у него взаймы пять рублей до получки. После этого Степаныч как-то замыкался в себе и вскоре незаметно исчезал.