Но Владлен Гаврилович Васильева не только не поддержал, но наоборот прошептал свистяще на весь зал:
– Прекратите ёрничать! И не делайте вид, что не понимаете ответственности этого мероприятия!
После этой тирады Владлен Гаврилович демонстративно отвернулся от Васильева, всем своим видом показывая что ничего общего у него с этим отщепенцем от искусства не было, нет и быть не может.
Васильев покрутил головой, оглядывая зал в поисках моральной опоры. Но сочувствия в коллегах не нашёл. Все сидели с каменными лицами. Один Добежанский понимающе улыбался.
Тем временем Елена Михайловна разобралась в своих таинственных записях и, обведя взглядом зал, сообщила:
– Значит так, товарищи. За постановочную часть ответственнен товарищ Добежанский. Костюмы и реквизит, если таковой понадобится, возложены на товарища Таранькину. Портрет Великого Поэта нам обещал нарисовать товарищ Дукст. Сценарная работа и режиссура возложена на меня. Может, я и не нравлюсь кое – кому, – и Елена Михайловна выразительно посмотрела на Васильева, – но прошу любить и жаловать.
Значит так. Если руководители коллективов ансамбля скрипачей, духового оркестра и оркестра аккордеонистов считают, что им нужна репетиция на сцене, то сразу же после небольшого перерыва они могут начинать.
После этого я лично поработаю с товарищем Васильевым. Ему доверено очень ответственное стихотворение и, сами понимаете, это должно быть прочитано на соответствующем уровне.
Помогать мне в моей работе будет талантливейший мастер поэтического слова. Я не побоюсь сказать – наша гордость. Соломон Сергеевич Канарейкин.
Соломон Сергеевич приподнялся, обозначая своё присутствие, и театрально, но с чувством собственного достоинства, поклонился.
Человек способен признаться в чём угодно: в собственной беспомощности, в непомерном аппетите, в склонности к выпивке, в совершении преступления, и в любви. Но, вряд ли, вы отыщете человека, который признается, что ни фига не понимает в искусстве.
В доисторические времена ниандертальский вождь, войдя в пещеру, разрисованную местными талантами, окидывал строгим взором все эти наскальные шедевры и, одобрительно урча, поднимал вверх большой палец руки.
– Шедевр! – тут же подхватывало стадо. И художников начинали усиленно кормить и называть классиками.
Правда, иногда вождь недовольно покачивал головой. И тогда незадачливых мазилок от искусства попросту съедали.
Это ж надо! Сколько лет прошло, а традиции сохранились.
Хотя, после Никиты Сергеича вожди уже оценками не занимаются. Не опускаются, так сказать. Для этого есть публика попроще. Критики все мастей и разные другие специалисты.
Вот такими специалистами из категории «разных других» и были в Городе Елена Михайловна и Соломон Сергеевич. И к мнению их прислушивались не только простые смертные, но и там наверху. А это, сами понимаете, накладывает… так сказать… ответственность за судьбы русского искусства.
Так вот. Как только Соломон Сергеевич кивнул лысеющей головой участникам репетиции, так сразу же Елена Михайловна объявила перерыв.
Васильев вышел на улицу. Там кучковались, временно выпущенные на волю, участники репетиции. Причём, отдельными группками стояли духовики и аккордеонисты. Между ними прогуливался Добежалов. Увидев Васильева он обрадовался, но, похоже, больше Добежалова обрадовался неутомимый Яша Коган. Он схватил Васильева за рукав и забормотал:
– Господи! Вот, наконец – то, нормальный человек попался. Образованный. Не то что эти лабухи и поцы. Вот скажите, Олег Петрович?.. Тут вопрос возник, так я могу его задать?
– Задавай. – неосторожно сказал Васильев и тут же спохватился, увидев, что Добежалов жестикулирует за Яшиной спиной. Но было поздно.
– Вот, скажите мне, Олег, как культурный человек, – начал Яша и вцепился в Васильевский пиджак мёртвой хваткой. – Вот, скажите мне, куда они в туалет ходили?
– Кто? – недоуменно спросил Васильев.
– Как кто? – обрадовался Яша. – Дворяне эти. Пушкинские. Балы – шмалы, ля, ля – тру, ля, ля – это понятно. Непонятно, где у них туалет был. Вот, Вы в Михайловском были? И я был. Вы там туалет видели? И я не видел. А дамские платья ихние на картинках видели? А, если видели, Олег, скажите мне мыслимое ли дело задрать подол такого платья и не описать потом его в процессе, так сказать? Правильно. В одиночку задрать подол невозможно. Так же, как и не описать невозможно. Ну, ладно. В деревне – это я понимаю. В кусты можно сходить, или в домик типа сортир. А в городе? Нет, Олег! Вы скажите мне куда в городе сходить, если на балу пара сотен людей и все хочут?
Васильев затосковал было, но Добежалов пришёл на выручку:
– А пошёл бы ты, Яша, посрать. Там заодно и найдёшь ответы на поставленные вопросы.
– Вы жлоб, Добежалов! – обиделся Яша. – Мыслящий человек Вам не пара, потому что Вы жлоб и шмаэзл.
И Яша отошёл с гордо вздёрнутой головой.
– Спасибо, Игорь! – улыбнулся Васильев. – Ты настоящий друг.
Покурили, помолчали. И Васильев неожиданно спросил:
– А действительно, как же они с этими делами управлялись?
– Ты, блин, думай лучше, как из нежных лап Елены Михайловны живым вывернуться. – посоветовал Добежалов. – А то перекур уже заканчивается. Ну, ладно. Соображу что – нибудь. Что только не сделаешь для спасения товарища, а по выходным друга и собутыльника?
Добежалов пошёл к аккордеонистам, а Васильев в зал.
Там уже сидели в полной боевой готовности Елена Михайловна и Соломон Сергеевич. Елена Михайловна сосредоточенно выискивала нечто в своей заветной папочке, а Соломон Сергеевич восседал рядом. И столько брезгливости, презрения и ненависти к штукарям от искусства было на лице Соломона Сергеевича, что, казалось, дай ему Маузер – он тут же перестрелял бы этих дилетантов и извращенцев. И рука бы у него не дрогнула.