Правда, Город несколько раз выдавливал свои театры за свои пределы. Но только, казалось, избавился, как созревающие девчонки тут же организовывали некое подобие театра и начинали разыгрывать душещипательные сценки для родителей и будущих женихов.
И вот, – хорошо это или плохо – не знаю, – Город смирился. И завёл себе очередную труппу.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Васильев шёл на премьеру и вспоминал Бунинские строки: «… я все больше убеждался, что талантливость большинства актеров и актрис есть только их наилучшее по сравнению с другими умение быть пошлыми… за одно то, как актер произносит слово «аромат» —»а-ро-мат!» —я готов задушить его!»
Васильев, идя по пыльному тротуару, и так и сяк поворачивал эту фразу и получал от этого несказанное удовольствие.
С таким вот хорошим настроением зашёл Васильев в книжный магазинчик, убедился, что новых книг не было и не будет, и только, когда вышел, с ужасом вспомнил, что он тоже актёр, что на работе он уже восстановлен, и что уже завтра ему нужно будет комментировать по радио Первомайскую демонстрацию.
Васильев неожиданно так явно почувствовал запах грима, что его чуть было не стошнило.
Он постоял немного, вытер пот с лица и быстренько двинулся в сторону вокзала.
В вокзальной кассе у него потребовали командировочное удостоверение, объяснив, что без этого удостоверения продать билет не имеют права.
– Ладно. – решил Васильев. – Завтра на этой демонстрации отработаю, потом сразу же в машину и – прости прощай!
Настроение немного поправилось и Васильеву даже захотелось навестить товарищей по профессии. Тем более – премьера.
Васильев дошёл, наконец, до Городского театра, почитал афишу и, уже поднимаясь по гранитным ступенькам к колоннам возле театрального входа (ну какой же это театр без колонады?) ощутил за спиной некоторую странность. Он обернулся. В небольшом скверике напротив театра стоял памятник. Васильев сразу же увидел себя мальчишкой там, в забытых напрочь пятидесятых, благоговейно проходящим возле этого шедевра. На бетонной скамье сидел бетонный же Иосиф Виссарионович. В правой руке он сжимал трубку, а левой приобнимал за плечи Максима Горького в тюбетейке. Причём, ростом Горький едва доставал Вождю до плеча.
Васильев налюбовался вдоволь на произведение монументального искусства и вошёл в театр, в аромат волшебства, праздника и загадки. Уже дали второй звонок и фойе опустело.
Мимо Васильева пронеслась было, стуча каблуками, костюмер Зоя Таранькина. Но, спохватившись, затормозила и подошла к Васильеву.
– Олег! Принёс? – деловито спросила она, выхватила у Васильева саквояж и проинформировала. – Банкет на пятом. Смотри не опоздай.
И убежала так быстро, что Васильев не успел заметить куда.
Васильев поднялся по лестнице на второй ярус и устроился в кресле возле входа.
Пошёл занавес и открывшаяся декорация сорвала аплодисменты. На сцене на заднем плане за столиками и кресельцами высилась ступенчатая пирамида, напоминающая храмовые сооружения ацтеков. Пирамиду венчала копия вокзальной надписи «Город».
Второй аплодисмент взяла актриса, играющая Ирину, сказав вместо: «Уехать в Москву. Продать дом, покончить всё здесь и – в Москву…» – «Уехать в Город…».
Но когда Ольга подтвердила: «Да! Скорее в Город.», аплодисменты перешли в овации. Зрители встали и начали скандировать:
– В Город, в Город!..
Васильев тихонько поднялся и на цыпочках прошёл в буфет. Буфет был пуст.
Только в уголке сидел главный режиссёр Города Игорь Николаевич Добежалов. Васильев подсел к нему и поприветствовал. Игорь Николаевич молча налил стакан пива и пододвинул его к Васильеву.
– Вернулся? – равнодушно сказал Добежалов и отпил из стакана. – Ну, что ж?
Все возвращаются…
– Я на время, Игорь. – заверил Васильев. – Я тут на пару дней – и назад.
– Это уж, вряд ли… – протянул Игорь Николаевич. – Все говорят, что на пару дней, а потом…
Васильев взял Добежалова за кисть правой руки и вслушался. Под пальцами билась тоненькая ниточка пульса.
– Ну что ты дуришь? – спросил Добежалов, – Сам знаешь, что я умер.
И тут Васильев сразу вспомнил, что он не только был на похоронах Добежалова, но и что – то говорил на этих похоронах.
– Ты не пугайся, Олег. – успокоил Игорь Николаевич Васильева, – Я сам не понимаю, как это… И никто не понимает. Вернее сказать – не задумывается. Вот и ты не думай. Что есть, то есть.
Васильев выпил жидкого пива. Помолчал. Потом решил перевести разговор на другое:
– Ну и как тебе спектакль, Николаевич?
Добежалов тоже глотнул пивка и резюмировал:
– Сам не видел? Но говно полное. Завтра в газете будут рецензии о гениальных режиссёрских находках, о новом прочтении Чехова и прочая муть. Машка Коврижная уже написала. И сам Канарейкин обещал. Так что всё в порядке. Ника от радости так и парит. Но это же Ника. Крылья есть, а головы нет. Ты матроса у меня сыграешь?
– Какого матроса? – Васильев поперхнулся пивом, но быстро пришёл в себя.
– Может и сыграю. Нет! Что это я? Я же завтра… Словом, вряд ли.
Добежалов поморщился:
– Матроса, Олег, революционного матроса сыграть – это большая честь.
Приказано, вернее рекомендовано, поставить «Шторм» Биль – Белоцерковского. К седьмому ноября. А хорошего матроса, фактурного такого… у меня нет. Ладно… Я не обижусь. Только пустое ты, Олег, затеял. Не уехать тебе.