Тари послушно открыла рот. Начала жевать пилюли, перекатывая их языком, закрыла глаза, передохнула, потом снова принялась за пилюли.
– Можно водички?
Джозеф взял с тумбочки стакан и поднес его край к губам дочери, осторожно приподняв ей голову. Тари сделала глоток. Порыв ветра ударил в стекло, дождь хлынул с новой силой, где-то перед домом о стену застучали провода…
– Порядок?
Тари кивнула.
– Вы сами-то как себя чувствуете? – Томпсон внимательно глядел на Джозефа.
– Никак не согреюсь. – Джозеф заметил, что все еще держит стакан, и аккуратно поставил его на тумбочку.
– Сплошные огорчения. Да и в сегодняшнем вашем купании тоже радости мало. – Томпсон посмотрел Джозефу в глаза, очевидно, ждал, что тот на что-нибудь пожалуется. Помолчали. По стеклу барабанил дождь. Томпсон повернулся и взглянул в темноту. – Ну и ночка! Да не переживайте вы так, Тари быстро поправится.
Они посмотрели на девочку. Похоже, заснула. Ее грудь мерно вздымалась.
– Ну что ж… – сказал Томпсон, поднимая чемоданчик.
– М-да-а… – протянул Джозеф.
– Если что, сразу звоните.
– Пап, расскажи ему про утопленников, – неожиданно бодрым голосом произнесла Тари.
Мужчины уставились на девочку, но она лежала совсем тихо, будто ничего и не говорила.
Джозефа затрясло.
– Боже! – выдохнул он.
– Это она во сне, – успокоил врач. – Когда жар, и не такое снится.
– Ну да, – выдавил Джозеф.
– Вообще-то я всегда любил смотреть такие сны, – признался доктор. – А самые интересные бывают перед тем, как лихорадка спадет.
«Солнечный дом». В ярко освещенном окне две темные фигурки – мать и призрак ее дочери. Они смотрят на отъезжающий от соседского крыльца внедорожник. В свете фонаря на углу бушуют косые струи дождя, на мгновение появляется лицо доктора. Машина спускается к рассыпавшимся по побережью огням поселка.
– Бедная девочка, – шепчет женщина. В соседском доме случилась беда. Ночь, отец наедине с больным ребенком. Бедняга, он, наверное, так беспокоится о дочери. Может, помочь? Надо пощупать лоб девочки, погладить по щеке, убедиться, что она выздоровеет, переживет эту страшную ночь. Но примет ли отец помощь чужой женщины, впустит ли, ведь он не звал ее?
Дочь-призрак отворачивается от окна и смотрит на темную комнату. Свет почти не проникает с улицы в дом. Затаив дыхание, девочка прислушивается к шуму на нижнем этаже. Вскоре под лестницей раздаются медленные неуверенные шаги. Слышно тяжелое мужское дыхание. Муж.
– Пришел, – испуганно говорит дочь-призрак.
Женщина не двигается, ее лицо почти сливается с темнотой, только на щеке играет лучик света от уличного фонаря. В доме тишина. Снаружи по крыше стучит дождь.
– Он уже поднимается, – девочка приглушенно булькает, словно ее сунули под воду и она изо всех сил борется с кем-то, пытаясь выплыть. – Ты должна… – вынырнула, наконец, – перестать любить его.
Женщина всхлипывает. Зажмурившись, она трет пальцем брови и качает головой. Ей очень страшно.
– Перестань, мамочка! – кричит девочка. – Перестань любить его! – она уже почти визжит. – Перестань, перестань его любить, перестань!
Женщина всхлипывает громче. Девочка забивается в угол, ее трясет от ужаса, с одежды капает вода. На ковре медленно возникает мокрое пятно, кажется, это просто от дождя протекает крыша. Женщина смотрит на потолок, там набухают серебристые капли, они с мерным стуком падают вниз.
За спиной рев:
– Ты с ним встречаешься! – Капли разом хлынули с потолка, она промокает до нитки. – С этим приезжим!
Она качает головой и закрывает лицо руками. Плачет.
– Потаскуха! Ты думаешь, раз я умер, можно… можно…
– Я тебя не люблю, – бормочет она, – я тебя не люблю, я тебя…
– Любишь. Смотри, вот он я, здесь я.
Ни звука. Может, все, что она видит, – лишь плод воображения? Нет. Женщину хватают за волосы и тащат в темную глубину комнаты, она кричит от боли и ужаса. На нее с размаху наваливается огромная тень, женщина выставляет перед собой дрожащие руки, она пытается защититься от беснующегося мужа.
Клаудия уронила ручку и посмотрела в окно. Пальцы устали писать. В стекле отражалась Джессика, она стояла сзади, на границе между могучей тьмой и хрупким светом.
– Мамочка, ты уснула?
– Не знаю, деточка. Разве?
– Я иногда не могу понять, мам. Как ты думаешь, это важно?
– Что важно?
– Настоящая я или нет. Мам, я не знаю, то ли я есть, то ли нет меня.
Дождь монотонно барабанил по воде. Океан казался угольно-черным, миллионы искорок тускло блестели на поверхности. На бетонном причале у привязанных лодок скучали часовые, доски тихо поскрипывали всякий раз, как набегала волна. Военные в макинтошах защитного цвета осматривали в бинокли прибрежную зону.