Сейчас это неоправданный риск.
– Предпочитаю быть одиночкой. Меньше проблем, – легко отвечаю я, потому что это истинная правда.
– А как же другой мальчишка? Цзин?
Чёрт. Старик не лыком шит! Мне удаётся сохранить безразличное выражение лица.
– Вы сказали, для дела нужны двое, вот нас и двое. Он просто попался под руку.
– Но это ты повстречаешься с ножом, если мальчишка не принесёт мне необходимое… Ты просто попадёшь под руку.
Его последние слова повисают в воздухе, словно приманка, умоляя меня поймать крючок, биться, сопротивляться.
Опускаю взгляд на свои ноги. Пальцы напоминают мне пресноводных угрей в аквариумах рыбных ресторанов, живых, но так плотно набитых в маленький ящик, что становится непонятно, как они ещё двигаются.
Не сопротивляйся ему. Ты здесь не ради этого.
Я смотрю на пальцы и думаю об окне. О моём следующем шаге в этом сложной игре, цена которой свобода.
– Парень вернулся, – раздаётся голос охранника из главного коридора.
– Неужели? – Лонгвей откидывается в кресле, вновь принимая позу сонного царя зверей. – Что ж, посмотрим, правильно ли ты сделал, доверившись этому мальчишке.
Доверившись. Слово забавно гудит в голове, как после похмелья. Да, кажется, именно это мне и пришлось сделать. Довериться пацану. Поверить, что он придёт. Что спасёт меня от ножа Лонгвея. Сейчас посмотрим, правильно ли я поступил.
И хотя на мне плотная и даже слишком тёплая толстовка, тело всё равно охватывает дрожь.
В борделе Лонгвея гораздо теплей, чем в брезентовой палатке. Но меня всё равно трясёт. Кровь торговца исчезла с мох рук, смылась струями ливня. Но его крики всё ещё звучат в ушах. Становятся громче с каждым шагом. Приспешник Лонгвея не отстаёт от меня ни на шаг, бежит следом с самого рынка.
Я прижимаю брикет с наркотиками к груди, точь-в-точь как Чма, когда ночи выдаются слишком холодные. Трепет, дрожь, крики. Коридор всё тянется и тянется. За дверью следует новая дверь, и новая, и новая. Но, в конце концов, мы достигаем цели: кресла Лонгвея. Главарь Братства открывает налитые кровью глаза. Косится на свёрток в моих руках. На мой провал.
Не стоило вообще браться за это дело.
Дэй сидит на самом краешке дивана. Пропала его уверенная, нахальная маска, которой парень щеголял в переулке рядом с моим убежищем. Лицо приобрело зеленоватый отлив, пятнами охватывающий кожу, словно мох. Дэй выглядит так же болезненно, как ощущаю себя я.
Мне не стоит переживать о нём. Некогда, нельзя. Но вес ответственности за его жизнь продолжает давить на плечи. Стискивает рёбра и лёгкие. Напоминает, что у меня ещё есть сердце.
Пусть я могу пырнуть человека ножом, но умереть – не позволю. Не по моей вине.
– Какие-то проблемы? – рычит Лонгвей.
Во рту у меня сухо, как в пустыне. Связать слова в предложение удаётся не с первой попытки:
– Я… я н-не смог завершить обмен, г-господин. Я нашёл мужчину, который торгует нефритовыми статуэтками, и доставил посылку. Всё, как вы сказали.
– И? – Его вопрос суров. Холодит кровь. Приходится собрать всю храбрость, чтобы продолжить рассказ.
– Он не захотел отдавать мне деньги. Сказал, что заплатит позже, что вы всё поймёте.
– И ты ему не поверил?
Я качаю головой. Но вдруг торговец нефритом действительно один из близких друзей Лонгвея? Слегка подгнившая половинка апельсина, которую я съела перед тем, как прийти сюда, пытается выбраться из желудка. Цитрусовая и почти переваренная.
Лонгвей указывает на брикет в моих мокрых руках:
– Значит, ты забрал свёрток? Вот так просто?
– Торговец попытался схватить меня, но я воткнул нож ему в руку. А потом убежал.
Дэй втягивает воздух сквозь зубы. Громкий, резкий звук. Он дёргает левой ногой, топая пяткой по полу, отстукивая нервный ритм. Такой же, как биение моего сердца.
– Это правда? – Лонгвей спрашивает не меня, его тёмные глаза обращаются в другую сторону. Куда-то позади.
Мужчина в чёрном – моя временная тень – пожимает плечами.
– Старикашка верещал, как резаная свинья.
От безудержного смеха главарь Братства трясётся всем телом. Красный дракон на его рукаве подрагивает, будто собирается разразиться пламенем. Лонгвей смеётся, и я понимаю, что истории о нём правдивы. Все до единой.
Когда смех затихает, оказывается, что комната погрузилась в полнейшую тишину. Девушка перестала тренькать на каком-то струнном инструменте. Нога Дэя перестала топать, опустившись на ковёр.
– Хотел бы я это видеть. – Лонгвей вытирает уголки глаз. – Дай сюда свёрток.