Остальные девушки тоже его видят. Даже Мама-сан напряжённо застывает рядом со мной. Невозможно узнать, что сокрыто внутри маленькой пластиковой трубки. Боль. Болезни. Смерть.
Синь вырывается и царапается, крики её становятся громче, в них уже не слышно слов. Но всё же мужчины сильнее неё.
Я не могу смотреть, как острый металл вонзается в её вены. Когда крики стихают – когда я, наконец, вновь поднимаю взгляд – игры уже нет, а Синь лежит на полу, съёжившись и дрожа. Тени, отбрасываемые толпящимися вокруг людьми, окружают свернувшуюся калачиком фигурку, отчего она кажется сломанной.
Хозяин отряхивает руки и поворачивается к нам.
– Первая доза героина всегда лучшая. Во второй раз удовольствие не так сильно. Но ты всё равно нуждаёшься в дозе. Всё больше, и больше, и больше, пока это не станет единственным твоим желанием. Не станет для тебя всем.
Героин. Он решил сделать наркоманку из нашей умницы и красавицы Синь. Понимание сворачивается в моей груди: пустое и безнадёжное.
– Вы принадлежите мне. – Хозяин оглядывает наш ряд радужных шёлковых платьев. Он улыбается. – Вы все. Если попытаетесь сбежать, вас ждёт такая же участь.
Я закрываю глаза, стараясь не смотреть на девушку, сломанной куклой валяющуюся на полу. Стараясь прогнать из памяти слова, сказанные хозяином в ту далёкую ночь. Они тянутся вне времени, оплетая меня подобно верёвкам: Спасенья нет.
Прошло два года. Два года назад Жнецы забрали мою сестру. Два года назад я последовала за ними в Город-крепость, мечтая её найти. За это время я узнала, как передвигаться, словно призрак, и развить все свои чувства. Единственный способ выжить здесь – превзойти себя или же совсем превратиться в невидимку.
Я была невидимкой с самого детства. Мей Йи старше меня всего на три года, но именно её все и всегда замечали. Личико её было круглым и нежным. Как луна. А прямые блестящие волосы напоминали полночное небо.
Но на рисовой ферме от красоты толку мало. Она не поможет часами бродить в мутной воде и гнуть спину под палящим солнцем, срезая ряды хлещущей по рукам травы. Я знала, что всегда была сильнее Мэй Йи. И совсем не красива: с грубыми от мозолей ногами, тёмной кожей и слишком большим носом. Всякий раз, когда мама собирала мне волосы в шишку и отправляла к пруду за водой, в отражении я видела мальчишеское лицо.
Иногда мне так хотелось, чтобы это было правдой. Быть мальчишкой проще. Я была б сильнее и могла обуздать отца, когда он напивался и впадал в бешенство. Но чаще всего я просто мечтала о брате. Брате, который сам занялся бы бесконечными рисовыми полями. Брате, который защищал бы нас от пьяных дебошей отца.
И в самой глубине души мне хотелось быть красивой. Прям как Мэй Йи. Поэтому я всегда распускала шишку. Позволяла волосам свободно падать на плечи.
Волосы я тоже потеряла, когда отец продал Мэй Йи Жнецам. Я слышала истории и знала, что девчонке в этом городе не выжить. Нож был тупым. Стрижка получилась ужасной, грубой и неровной, длиннее на одну сторону. Но с ней я выглядела так, как и хотела: голодающим, чумазым уличным мальчишкой.
Им я и стала с тех пор.
Когда я добираюсь до лагеря, содранные локти болят. Назад шла долгим путём, кружа по заплесневелым, испещрённым трубами проходам, чтобы убедиться – хвоста нет. Достаточно долго, чтобы коросты содрались и раны вновь начали кровоточить. Если не перевяжу в скором времени, они покраснеют и опухнут. Зарастать будут неделями.
Я проскальзываю сквозь отверстие в своё жалкое убежище и осматриваю пожитки. Их немного. Коробок с единственной спичкой. Промокшая, наполовину исписанная рабочая тетрадь с иероглифами, которую я стащила из сумки безответственного школьника. Два апельсина и мангостан, спёртые из храма предков. Одна простыня, тяжёлая от плесени и крысиной мочи. Один грязный серый кот, который сейчас мурчит и мяукает. Делает всё возможное, чтобы я не чувствовала себя совсем одинокой.
– Я сегодня везунчик, Чма. – Ставлю ботинки на пол. Кот крадётся через всю палатку. Трётся мордой о старую кожу и с собственническим мявком – мяуё – плюхается пушистым телом на шнурки.
Я тянусь к простыне. Придётся. Достаю нож из-под туники и принимаюсь нарезать её на полосы, стараясь не обращать внимание на вонь, исходящую от влажной ткани.
Раньше повязки мне всегда делала Мэй Йи. Раньше. Сестра смотрела на оставленные отцом ссадины со слезами на глазах. С грустью. А пальцы казались легче пёрышка, когда она накладывала ткань. Нам приходилось использовать повязки столько раз, что на них оставались ржавые следы старой крови. Но Мэй Йи всегда убеждалась, чтобы они были чистыми. Всегда тщательно их отстирывала. Заботилась обо мне.