Словом, Егорушке снился танк.
И это было правильно. Потому что танк действительно был. И гремел куда громче Егорушкиного. Но железный шкаф действовал, как экран, отражая сон внутрь, и про танк настоящий Егорушка не знал.
Это был очень тяжелый танк.
Расхрустывая брусчатку, он шел по переулку Маркшейдеров, занимая его собой и лязгающим маревом вокруг. Вопреки габаритам, он катился легко, наплывая миражом, и словно бы хотя удивить, что такая махина движется от ерундового и мелкого мельтешения траков. Встрявший куда-то внутрь, в сустав, из-под крыла торчал розовый куст.
Свернув к управленческому погосту и осадив так, что башка с задранным хоботом грузно качнулась вниз, танк встал. Перебирая холостые обороты, он сделался тих, но тем слышней зазвучал новый, совершенно отвратительный звук – визг, который издает башня, поворачивая ствол. Затем, когда тень от ствола легла за штакетник, а ствол замер, нацеленный в дверь, сквозь наступившее молчание стукнул еще один звук, и в раскупоренный люк на башню выбрался Анна, пихнув вперед себя хмурый взгляд.
Пожалуй, калитку можно было открыть как-то по-другому. От удара ногой хуже было только ноге – дощатая и легонькая, дверца распахнулась вхлест, даже не вскрикнув, тогда как Анна отшагал несколько злых шагов, сипя какую-то дрянь. Но, вероятно, в таком поступке он чувствовал потребность и надобность. По крайней мере, в дверь управления он грохнул кулаком.
Дверь производила впечатление закрытой. Вернее – запертой. Собственно, она и была заперта – как это оказалось, когда Анна, еще раза два или три ощутив свой кулак и не услышав ничего в ответ, подергал дверь – заперта на так называемый внутренний, врезанный-переврезанный замок, который высовывался на треть и брякал, как щеколда, стучась об фанерную латку. Ни черта не стоило, рванув раз-другой, вывернуть его вон. Но когда Анна рванул, и раздался хруст, выворотился не замок, а косяк – податливо треснув по всей высоте и обнажив ржавые коренья гвоздей.
– Делай раз… Не надо бояться человека с ружьем,– вполголоса отметил Анна.
За дверью было темно. И висела пыль. Та самая – как если запустить в трухлявый пень руку, а потом покрошить труху из горсти.
Придерживая дверь и дожидаясь, пока спадет пыль, Анна оглянулся.
Вряд ли можно сказать, что сделал он это вовремя. То, что он увидел, глянув через плечо, было неинтересно и значения не имело. И если б Анна не увидел поспешающего гражданина сам, гражданин заговорил бы все равно и обязательно, потому что уже издалека с любопытством посматривал туда-сюда и, пожалуй, поэтому и поспешал. Заметив, что он замечен, гражданин закивал, в знак поспешности – дескать, ага, иду-иду! – махнул капроновым бидоном и засеменил живей, виляя меж могильными грядками.
Он был невелик и тонконог, одетый в поддернутые спортивные штаны и голубую майку, заправленную в штаны. Кроме того, на нем была большая газетная пилотка, но сидящая поперек, на ушах, как принято ее располагать для побелочных и прочих малярных дел. Должно быть, поэтому, обсмотрев незначительного гражданинчика как-то сразу целиком, что позволяет незаинтересованный взгляд – вплоть до кнопочной бородавки под носом, которую тот почесывал на ходу свободной рукой,– Анна обозначил его про себя словом "щекотурщик", не вкладывая, впрочем, в название никакого смысла.
Царапнув кнопочку, щекотурщик встал шагах в трех.
– Здрасьте. А я тут – рядом. В смысле – живу,– зачем-то сообщил он.– А это вы не Егорку свергать приехали? – спросил он, махнув бидоном на танк.– Так ведь нету никого. Выходной же. Воскресенье. А вы, наверно, не слышали?
– Чего именно? – сказал Анна.
– А что – выходной. С утра ведь объявили: решение, мол, так и так, воскресенье,– пояснил щекотурщик.– А на танке, смотрю: могут люди, думаю, зря ошибиться, если не предупредить. Тут ведь у нас мужики. Этих-то никого, кого свергать, а мужики тут.
– Какие мужики?
– Да наши. Рядошные, кто да кто, из домов. У нас ведь – навроде, понимаете, отдыха, когда воскресенье, со двора тут… Да вы айдате, я покажу. Егорку можем показать, если хочете. Ну то есть – старого. Старого Егорку. Старого хочете?
– Старого?
– Ну да,– щекотурщик сделал неопределенный жест, но не рукой, а как-то укушенно вильнув бедром.– Ну этот… тоже Егорка, но до этого… Ну, несданный, что ли – как сказать? В общем – тут он, я вам лучше покажу. Айдате, посмотрите, если интересно. Хочете? Да вы не сомневайтесь, никого же нет. Айдате-айдате!
Ни понять, ни даже как следует удивиться Анна не успел. Оттарабанив эту белиберду, щекотурщик скакнул через грядку и все той же поспешающей походочкой засеменил к выходу. Прежде чем Анна догадался-таки отшвырнуть ненужную дверь, он уже постучал бидоном в танк, сунулся в водительский люк и, поозиравшись в нем самое короткое время, отскочил – вытолкнутый или, скорее всего, просто слегка напуганный,– потому что не обидевшись ничуть и повесив бидон на руку, как лукошко, замахал сразу обеими руками, словно зазывая на полосу выруливающий самолет.