Да, так наверное Варька и догадалась. С чего–то же Анка начала много пить. Может быть для того, чтобы что–то забыть. А значит это «что–то» произошло незадолго до…
Я задыхаюсь. Руки влажны от пота. Тут не игрушки, дурак, тут не игрушки. Стараюсь дышать размеренно, осторожно крадусь. Этот подьезд? Если верить бумажкам, этот. Варька, я должен почувствовать, где ты.
Я шагаю. Медленно заношу ногу, ставлю перед собой. Неужели это все, и правда, так громко? Снимаю плащ. Сначала вытираю им руки. Да нет, к чему врать? Сначала я переложил в карман штанов золотую «Зиппо». Вы можете меня презирать. Но с другой стороны, единственная память о ней — зажигалка и часы.
«Роллекс» на запястье, но мне от него не жарко и не холодно. Я не знаю времени «Ч». Медицинская экспертиза — это медицинская экспертиза. Кто знает точно, во сколько случилось то, с чего все началось?
Я крадусь вверх по ступеням. Медленно — для меня это синоним «бесшумно». Маленькие камушки на цементных ступенях грохочут, когда я наступаю на них. От хриплого дыхания содрогаются стены. Мне ни от кого не спрятаться. Я не профессионал.
Второй этаж. Предохранитель, дурак, предохранитель! Ты должен успеть выстрелить хотя бы раз. Здесь не игрушка, здесь тебе не удастся перенести два–три ответных попадания. Ты просто сдохнешь, так ничего никому и не доказав.
Третий этаж. Боже мой, тут же кругом темнота кромешная. Я из–за собственного дыхания ничего не слышу. Меня же слышно за километр.
Первая ступенька… вторая… Голоса. Да, голоса! Слишком спокойные для того, чтобы меня кто–то ждал. Медленнее… Что ж, ты уже не сможешь уйти назад. Ты себе этого не простишь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Он стоял ко мне спиной. Неподвижно, как мишень. Темнея на фоне светящихся окнами фасадов жилых домов. Не шевелясь. Неужели я мог подняться настолько тихо?
— Ну–ну, смелее, — донесся откуда–то сбоку от самого бетонного пола насмешливый Варькин голос.
— Заткнись, — беззлобно отрезал он.
— А какого черта ждать? Это было пол одиннадцатого, в одиннадцать, в полночь? Мы торчим здесь слишком долго — начинает надоедать. Какой–то нелепый ритуал.
Приклад помпового ружья, совсем как у десантного АКМА — из таких я стрелял в армии — уперся в плечо, ствол наперевес. Предохранитель! Ах, да, я его снял. «Фалаут» ты мой: пять единиц времени на неприцельный выстрел, шесть — на прицельный. Потом на ход двинуться… Нет, здесь надо передернуть затвор. Это не игрушка.
— Ничего ты не понимаешь, — тоскливо вздохнул он.
— Да все я понимаю. Прощай работа, прощай карьера и все потому, что по пьяной лавочке…
— Ничего не понимаешь! — перебил он. — Анка спала с Карасевым, Тайка — со мной. Мы тогда выпили, Анке захотелось дешевой романтики. Залезли сюда. Анка тогда лечилась, но Тайке ничего не стоило побыть с двумя сразу. Мы пили, было весело, а потом мы хотели…
— Ох уж эти возвышенные мужские запросы, — зло хохотнула Варька. Провоцирует она его что–ли? Ствол ходит из стороны в сторону, руки опять мокрые. Боже, я же так и с пяти метров не попаду.
— Я не знаю как она свалилась. И Карасев не знает. И даже Анка — она была самая трезвая — ни хрена не помнит, — пробормотал он. — Пойми ты, не виноват никто. Никто не хотел. Этого не должно было случиться.
— Но забыть про это оказалось не так–то просто?
— Просто, очень просто. Потому что это — нелепая случайность, и перечеркивать из–за этого наши жизни…
— А кто–то решил по другому, верно?
— Анка. Ее понесло. Слишком много пила. Я помог ей уехать домой. Нашел деньги, разыграл нелепый спектакль на пляже. Ну какого черта ей не сиделось в своем проклятом Николаеве? Делала бы свою «РУХовскую» газетенку. Какого черта понадобилось писать «Помните!!!»?
— Может, совесть замучила? — подсказала Варька.
— А мы? Наши жизни? Наши семьи? Наши дети? Все это куда? Анка была одна — как перст. Пусть бы и разбиралась со своей совестью сама.
— Ты ее убил?
— Конечно, — он по прежнему стоял на самом краю, лишь слегка повернув голову в сторону лежавшей где–то правее, в темноте, на полу Варьки. — И второе сообщение уже не могло быть от нее. Даже, если бы она кому–то сказала. Этот кто–то не свидетель…