ПРОХОРЫЧ. Богу-то, видать, плохие не надобны…
МИТРЕВНА. Не греши, старик! Какая ни исть, а все жисть. Схоронились мы, милая, в земле, что кроты, что черви подземные. Дышать боялись, голодом сидели, покуда в чужом погребе зимнего припасу не нашли.
ВАСЕНА. Да сколько ж вы, бабушка, дней-то в подполье высидели?
МИТРЕВНА. А кто ж его знает, доченька! Во тьме, во мраке дня от ночи-то не отличишь. Может, и много раз солнышко восходило, да нам невидимо-неведомо. По мне одна ночка была, только длинна-длиннешенька… А и вышли на белый свет, и тут свету не взвидели. Вот оно что кругом-то деется! Сгинула наша Рязань-матушка с церквами, с теремами, с хоромами боярскими, да и с нашими домишками убогими…
АВДОТЬЯ. Домы и хоромы новые построить можно… А вот народ-то где? Неужто всех насмерть побили?
ПРОХОРЫЧ. Кого не побили, того в полон угнали. Доходили до нас вести-то, в нору нашу кротовую. Из подполья в подполье слух шел…
МИТРЕВНА. Постой-ка, матушка! Надо быть, я твою свойственницу давеча видела. Близ нас хоронилась. Как ее… Будто Ильинишной кличут.
ВАСЕНА. Ильинишной!… Да это ж, стало, Настасья наша! Тетя Душа! Слышишь?
АВДОТЬЯ. Постой! Поверить боязно… Она ли это еще!… Где видали-то? давно ль?
МИТРЕВНА. Тамо-тка, у обрыва… Воду она третьего дня подле нас брала.
ВАСЕНА (срываясь с места). Я побегу, тетя Душа! Поищу ее!
МИТРЕВНА. Поищи, девонька! Коли жива, так далеко не ушла. А и померла, так тут лежит. Хоронить-то некому.
АВДОТЬЯ. Сбегай, Васенушка, поищи.
Васена убегает.
Хоть бы ее живую увидать! А от нее, может, и про других что узнаю…
Минута молчания. Прохорыч, пошатнувшись, тяжело опирается на клюку.
(Авдотья поддерживает его.) Сел бы ты на бревнышко, Прохорыч. Трудно тебе на ногах-то стоять.
ПРОХОРЫЧ (усаживается на обгорелое бревно). Что ж, покуда не лежим — посидим.
МИТРЕВНА (присаживаясь подле него). Не так мы тут, бывало, сиживали, в красном куту, на шитом на полавочнике…
ПРОХОРЫЧ. Что зря говорить — сердце ей растравлять? Бывало, да миновало… Не на конях — не заворотишь. Был город, осталось городище.
МИТРЕВНА. Ох, горюшко!…
АВДОТЬЯ (вглядываясь из-под руки вдаль). Идут, кажись. Нет…
МИТРЕВНА (поглаживая рукой бревно). Ишь ты, бревно какое толстое! И огонь не взял.
ПРОХОРЫЧ. Не взял, да и не помиловал… Как нас с тобой.
МИТРЕВНА. Верно, батюшка. Ни живые мы с тобой, ни мертвые. До самой души обгорели.
Издали, из-под обрыва, доносятся неясные голоса.
АВДОТЬЯ. Слышь! Говорят будто… Нашла ее Васена. Идут! (Кидается навстречу и, задохнувшись от тревоги, останавливается.)
Настасья и Васена бегут к ней.
Настасьюшка!
НАСТАСЬЯ. Дунюшка! Авдотья Васильевна! Матушка ты наша! (С плачем подбегает к Авдотье и приникает к ее груди.)
АВДОТЬЯ (гладит ее по голове, по сбившемуся платку, из-под которого торчат седые космы, говорит тихо). Платочек-то прежний, а волоса другие — и не узнаешь. Побелела ты, Настасьюшка!…
Настасья плачет еще горше. Васена держит ее за руку и ревет во весь голос.
НАСТАСЬЯ. Ох! Слова вымолвить не могу!…
АВДОТЬЯ. Поплачь, Настасьюшка! Натерпелась ты, намолчалась.
НАСТАСЬЯ. Что — я? Я для того и смерть-то пересилила, чтобы тебе слово сказать. А вот встретилась — и голосу нет. Жив наш Никита Иваныч, Авдотьюшка!
АВДОТЬЯ. Да полно! Правда ли? Где же он? Ну! Говори!
НАСТАСЬЯ. Не здесь, матушка… далеко… Угнали его.
АВДОТЬЯ. А Феденька?
НАСТАСЬЯ. И он живой был… И Федосеич… Вот Тимоша нашего, царство ему небесное, убили, проклятые… А их всех одним арканом скрутили да так и поволокли. И вспомнить-то страшно! Сколько этой татарвы поганой навалилось на одного нашего Никитушку!… И Феденька им не сразу дался…
АВДОТЬЯ. Ох!… Стало быть, он раненый был, Никита Иваныч… А то бы живьем не взяли…
НАСТАСЬЯ. Весь исколотый, Авдотьюшка! Весь изрезанный! Как еще стоял, как держался-то!…