СОКОЛИК (восхищенно). Силен, Ботин!…
ВЕРТОДУБ (стараясь подняться). Черт сухопарый!…
БОТИН (спокойно). Камешки!
ВЕРТОДУБ (сидя на земле). Ладно уж!… (Подает перстень.)
БОТИН. Не всё!
ВЕРТОДУБ. Отвяжись, сатана! (Отдает остальное).
АВДОТЬЯ (усмехаясь). Вот теперь, кажись, всё. А ежели и завалялся где камушек-другой, так уж пусть будет ему на сережки.
БОТИН. Ты чего развеселилась? Не рано ли? Тебе-то все равно камешков этих не видать, как ушей своих. Небось поживилась чужим добром на раззоре татарском.
АВДОТЬЯ (мгновение глядит на него в упор, потом говорит гневно). Да как ты такие слова говорить смеешь? Это мое добро, от татарского раззору спасенное. Чистые руки его из огня вынесли. А вот от вас, злодеев, не смогла я ларчик мой уберечь. Свои, а хуже татар!
БОТИН. Не бранись, бабонька! Кажное слово тебе припомнится.
ВЕРТОДУБ (зло). Да что с ей бары растабарывать? Небось помнишь, Ботин, наш лесной обычай: перва встреча — голова долой! Она ведь нам первая на сустречу-то попалась…
СОКОЛИК. Не слухай ты его, Ботин! По злобе говорит. Перво-наперво ему бороду выщипали, а потом у тебя в ногах валялся. Ты лучше эту бабоньку у нас оставь. Как ни говори, а хозяйка будет. Спечь, сварить, постирать… То да се…
АВДОТЬЯ (в тревоге). Отпустите вы меня! Не берите греха на душу. Зверь в лесу — и тот меня обошел, не тронул… Не себя мне жалко…
СОКОЛИК. А кого же?
АВДОТЬЯ. Вам не скажу!
БОТИН. Гордая… Непоклонная головушка!
ВЕРТОДУБ. А вот мы эту головушку до самой земли приклоним. Махнул топором — и аминь.
БОТИН. Ай да Кузя! Брехал, брехал, да и дело сказал!… Оно конечно, баба в хозяйстве пригодилась бы, да с этой, кажись, сладу не будет — того и гляди уйдет да на след наведет. А то криком выдаст.
СОКОЛИК. Да ведь вон ты, Ботин, цельный день с иглой возишься, бабьим делом займуешься, а она бы нам живо все рубахи залатала. (Подмигивая Авдотье.) Женатые рваными не ходят. Ась, бабонька?
АВДОТЬЯ. Не стану я вам рубахи латать, не дождетесь!
БОТИН. Вон как! Ну что с ней разговаривать — зря времечко терять… Веди ее в лес. Кузя! Из-за них, из-за — бабов этих, только мужики перессорятся, а проку не будет.
ВЕРТОДУБ. Вот и давно бы так. (Хватает Авдотью.) Пойдем!
АВДОТЬЯ (вырываясь). Пусти, ирод!
БОТИН. Не бойсь, Кузя! Только бороду к ней не нагинай.
АВДОТЬЯ. Будьте вы прокляты, нелюди! (Бьется у него в руках.) Прокляты!…
ВЕРТОДУБ (скручивая ей руки). Проклинали уже нас, а всё по земле ходим, не проваливаемся… Ух ты, кошка дикая!
АВДОТЬЯ. Звери вы лютые! О-ох!
БОТИН. Рот, рот ей заткни! Не люблю я этого крику бабьего.
Из кустов выходит Герасим, высокий чернобородый, бровастый мужик, тот самый, что когда-то, еще перед татарским набегом, гостем сидел у Авдотьи за столом.
ГЕРАСИМ (строго). Что у вас тут за шум-гам около самого стану?
СОКОЛИК. Да вот, Герасим Силыч, баба забрела, а Ботин присудил ее жизни решить.
ГЕРАСИМ. Ботин присудил! Ишь ты!
БОТИН. Первая встреча, Герасим Силыч, — по обычаю…
ГЕРАСИМ. Так… А ну, отпусти ее, Кузьма! Слышь, отпусти!
ВЕРТОДУБ. Отпустишь — глаза вьщарапает!…
СОКОЛИК. Эк напужался наш Кузя!
ГЕРАСИМ. Сказано, пусти, Кузьма! Оглох, что ль?
Вертодуб отпускает Авдотью. Она переводит дух, отирает со лба пот, кое-как оправляет волосы, платок. Герасим вглядывается в нее.
Что это я будто видел тебя где, а признать не могу…
АВДОТЬЯ. Как тут признать? Чай, на себя не похожа. А вот я тебя враз признала.
ГЕРАСИМ. Где видала-то?
АВДОТЬЯ. У себя за столом, коло своей печи. Приходил ты к нам в Рязань на кузницу, покуда Рязань была и кузня стояла.
ГЕРАСИМ. Мать честная! Никак, Никиты Иванычева хозяйка? Кузнечиха? Да что же это с тобой подеялось, голубушка?
АВДОТЬЯ. Не со мной одной подеялось…, Вся Рязань в углях лежит. Воротилась я тогда с покосу… (Отворачивается, говорит не глядя.) Да уж лучше бы и не ворочаться!
ГЕРАСИМ. То-то тебе ехать так не хотелось. Будто чуяла… Да ты присядь, хозяюшка, хоть на пенек! У нас тут ни лавки, ни красного угла. Живем в лесу, молимся кусту. (Обернувшись к своим.) Да вы что, в землю вросли, робята? Не люди — чисто пеньё! Стоят, не шелохнутся! Накормили бы, напоили бы гостью. Сами небось видите: издалека идет. Сварилось у тебя что в чугунке, Ботин? Тащи сюды! Живо!
БОТИН. Несу, Герасим Сильич, несу! Горяченькое, только поспело.
ВЕРТОДУБ (угрюмо). А только как же это? Будто и негоже. Не по обычаю… Промыслу не будет, коли первую встречу отпускать…
БОТИН. Вот и я так рассудил, Герасим Силыч.
ГЕРАСИМ. Хорошо рассудили! Да я бы вам за эту голову всем головы снес!
БОТИН. А кто ж ее знал, Герасим Силыч, что она в твоей родне считается али в дружбе. Знаку на ней нет, да и как ни говори — обычай…
ГЕРАСИМ. Что вы все одно заладили: обычай, обычай… Есть у нас и другой обычай. Становись-ка вон к той березке, хозяюшка! Да не бойсь, не обидим.
АВДОТЬЯ. А я уж ничего не боюсь. Что хотите, то и делайте. (Становится подле березки.)
СОКОЛИК. Вот это иное дело, не то что голову рубить… А березка-то как раз в рост, словно по мерке.
ГЕРАСИМ. Ну, Вертодуб, руби верхушку, коли руки чешутся. Да смотри — волоска не задень! Знаешь меня!
ВЕРТОДУБ (покосившись на него). Как не знать! Уж поберегусь, не задену. Э-эх! (Ловко отсекает вершинку деревца, подле которого стоит Авдотья.)
ГЕРАСИМ. Что и говорить, чисто. Ну, с почином, Кузя! Ботин, бросай вершинку в костер. Не голова, так головешка будет. (Авдотье.) Вот и вся недолга, хозяюшка! Тебе-то, я чай, все это внове. А у нас, уж не гневайся, каков промысел, таков и обычай. Догадалась небось, что мы за люди?
АВДОТЬЯ. Догадалась.
ГЕРАСИМ. То-то и есть. А только ты не опасайся, мы тебя пальцем не тронем. Я твоей хлеба-соли не забыл, да не забуду вовек. И Никиту Ивановича твоего кажный день добром поминаю. Уж такой кузнец! Лучше, кажись, и на свете не было. Ковалом махнет, что наш Кузя топором. Что ж он, жив али помер, хозяин твой?
АВДОТЬЯ. Живой был. Да один бог знает, снесет ли он неволю татарскую.
БОТИН. У них-то, говорят, умелые люди в чести. Может, и поберегут.
АВДОТЬЯ. Сам не побережется. Не таков человек.
ГЕРАСИМ. А ты куда путь держишь, хозяюшка? Хорониться, что ли, пришла? Много нынче у нас в лесах народу-то спасается…
АВДОТЬЯ. Нет, я не спасаться… Я к татарам иду. В степь.
БОТИН. Что ты, матушка!
СОКОЛИК. Полно ты!… К басурманам? Да они хуже нас. Не пожалеют.
ГЕРАСИМ. Что же ты — сама, своей волей, в полон идешь?
АВДОТЬЯ. Выкуп несла, да твои молодцы отняли. Вот он, мой ларчик, на земле валяется…
ГЕРАСИМ. Ох, срам какой! Алтарь ограбь — и то, кажись, меньше греха будет… Да как же это вы, а?
ВЕРТОДУБ (разводя руками, виновато). Нешто мы знали, Герасим Силыч?
БОТИН. Молчала ведь она, глупая… Не сказалась нам! Да мы б ее пальцем не тронули!… Чай, не басурманы…
ГЕРАСИМ. Подай сюда, Соколик, ларец!
СОКОЛИК (кидается к ларцу). Вот он, Герасим Силыч! Гостье его отдать прикажешь ай как?
ГЕРАСИМ. Да уж не себе взять!
БОТИН (всхлипывая по-бабьи). Прости ты нас, матушка! Истинно по неразумию мы это…
ВЕРТОДУБ. Верно, что по неразумию… Да разве б я стал!… (Запускает руку за пазуху и вытаскивает еще несколько камешков.) Вот тебе, чтоб уж совсем доверху было. Не гневайся на меня.
АВДОТЬЯ. Спасибо. (Укладывает ларец в суму.)