– Тут вы правы, – улыбнулся толстяк. – Да и что я знаю о написании книг? Я умею только их продавать. Позвольте представиться: Клавдио Гарфеншток, литературный агент. – Он протянул мне визитную карточку.
– Вы консультируете писателей?
– Это моя профессия. Вам нужна консультация?
– В данный момент нет. Я еще ничего не написал, насчет чего можно было бы консультироваться.
– Это придет, это придет. Когда настанет время, вы, возможно, вспомните про мою визитку.
Принесли напитки и бутерброды, – громадные, толщиной в большой палец куски хлеба, щедро намазанные маслом и прозрачным медом, в котором плавали мертвые пчелы. От глинткофе пахло мускатом. Я удивленно воззрился на пчел.
Гарфеншток усмехнулся.
– Книгородское фирменное блюдо, к которому надо сперва привыкнуть, но потом никогда не надоест, помяните мое слово! Теплый из печки серый хлеб с перченым маслом и медом, в котором застыли жареные пчелы! Не бойтесь, перед жаркой пчел лишили яда и жал! Они так вкусно хрустят!
Я потянулся за бутербродом.
– Но все равно осторожно! – предостерег Гарфеншток. – Случается раз в год по обещанию, но, бывает, какая-нибудь пчелане лишилась ни жала, ни яда. А если яд попадет в кровоток, можно провести пару весьма неприятных недель со спазмами жевательных мышц и лихорадочным бредом. Эти демонические пчелы из Медовой долины – довольно агрессивная разновидность. Нуда, впрочем, они только придают книгородскому бутерброду пикантность. Сами понимаете, подспудная опасность, неопределенность. Пощекотать нервы и так далее. Лучше жевать медленно и помнить про жало. Тогда и вкусовые ощущения сохраняются дольше.
Осторожно откусив, я принялся сосредоточенно жевать. Пчелы действительно были вкусными, походили на жареный миндаль. Я одобрительно циркнул [5] зубами.
– Отменно, – похвалил я.
– Попробуйте глинткофе, – посоветовал Гарфеншток. – Лучший в Книгороде.
Я отпил глоток. Кофе был горячий, и в желудке у меня разлилось приятное тепло. Кровь ударила в голову, меня охватила легкая эйфория.
– В нем солидная доза ушана из местности Де-Лукка. Пятидесятипятиградусный! Поэтому и кофе наслаждайтесь вдумчиво! – Гарфеншток рассмеялся.
За всю мою жизнь я не пробовал алкогольных напитков крепче вина. Пятьдесят пять градусов! Умеют же жить в больших городах! В голове у меня шумело, я был пьян свободой и радостью открытий.
– Вы были знакомы с Дождесветом? – спросил я, у меня вдруг развязался язык. – Каким он был?
– Я бывал на различных приемах в его доме, осматривал его библиотеку. Я присутствовал на площади, когда он вернулся из своей первой экспедиции и потерял сознание у нас на глазах. А также, когда он спустился на поиски Тень-Короля.
– Вы думаете, он мертв?
– Надеюсь.
– Не понимаю.
– Ради его же блага надеюсь, что он мертв. Никто не знает наверняка, что происходит под этим городом. – Гарфеншток дважды топнул ногой по половицам. – Но одно ясно: ничего хорошего. Дождесвет уже пять лет как исчез. Погребен под книгами, так сказать.
– Хорошее название, – вырвалось у меня. – «Погребен под книгами».
Вид у Гарфенштока стал озадаченный.
– Верно, – кивнул он и нацарапал фразу в блокноте. – Если он еще жив, – пробормотал он, – если все эти пять лет он провел в подземельях… Такого никому не пожелаешь.
– Вы верите в легенды? В Тень-Короля и все такое? В страшных книжнецов? В замок Тенерох? – я усмехнулся.
Гарфеншток поглядел на меня серьезно.
– Никто в Книгороде не сомневается в том, что внизу есть вещи, которым лучше бы не существовать, – отозвался он. – Беззаконие. Хаос. Только не подумайте, что мы распускаем жуткие слухи, чтобы привлечь туристов. Как, по-вашему, что можно было бы сделать из этих катакомб, будь они полностью разведаны? От восьмидесяти до девяноста процентов города не используется и пребывает во власти невесть каких тварей. Развес деловой точки зрения это разумно? Чушь! – На физиономии Гарфенштока отражалось искреннее возмущение. – Но нельзя закрывать глаза на то, что здесь происходит снова и снова. Я видел тех, кто рискнул спуститься в катакомбы и кому удалось выбраться назад. Люди с оторванными конечностями, с зияющими ранами от укусов. Тех, кто перед смертью мог только кричать или нес околесицу. Один прямо у меня на глазах вонзил себе в сердце нож.