Янычары, сипахи и топчу вызволят правду из подземного царства шайтана.
Пусть все во имя справедливости происходит открыто.
Нет аллаха кроме аллаха, и Мухаммед пророк его!
Так уж устроен "этот изменчивый мир": тут он бесстрастно выявляет злодейство, там торжество.
Пирует в стольном Тбилиси Хосро-мирза - царь Ростом. Он одобряет звон позолоченных чар, столь не похожий на звон цепей.
Новое утро разбужено немилосердным ревом бори и громом даулов. Оно удивленно приподнимает над Токатом щит-солнце, оно нацеливает его еще холодные копья на площадь большой мечети, где надрывается глашатай, призывая столпившихся вокруг него токатцев не позднее чем завтра собраться здесь после второго намаза и выслушать огненные слова благородного Ваххаб-паши.
"Во имя аллаха, кто из жителей не беспомощен, - на площадь!
Во имя аллаха, кто укроется от призывов Ваххаб-паши, не будет более уважаем!
Во имя аллаха, янычары, сипахи и топчу - тоже на площадь!
Дети мужества и доброты - все на зов справедливости!"
Глухой гул прокатывается по площади. Он подобен тому подземному, который трясет землю, валит города, горы рушит на реки, образуя озера.
От этого гула дрожат окна в дворцовом доме вали. Хозрев-паша зеленеет от страха, но ярость пересиливает и он предает тысяче изощренных проклятий Ваххаб-пашу: "Ай-я, шайтан, ты один затеял спасти Непобедимого, но забыл про два огорчения: секиру палача и поцелуй смерти. Яваш! Посмотрим, кто сильнее: озлобленный безбунчужный Абу-Селим или закованный в цепи трехбунчужный "барс"! Есть одно оружие - память, оно оттачивает два: ятаган мести и копье возмездия. Эйваллах!"
Абу-Селим никода не забывал, что в войне с Ираном благодаря его, эфенди, доверчивости в игре с Моурав-ханом Турция потеряла Ереван, Эчмиадзин, Баязет, Маку, Назак, Кызыл-килис, Кагызман и обширные земли от реки Занга до Карс-Чайя.
А разве в последний год Абу-Селим не скрежетал зубами, встречая в Стамбуле грузин? Но он был вынужден молчать, ибо Мурад IV не преминул бы и ста таким эфенди перерезать горло за каплю крови своего любимца.
"Теперь срок, - решил верховный везир, - спустить с цепи Абу-Селима, дабы еще крепче посадить на цепь Моурав-пашу". - И глаза Хозрева самодовольно сузились. Его разбирал мелкий хохоток.
Он надел под кафтан тонкий дамасский панцирь с золотыми буквами изречения: "Ты, аллах наш. Порази начальника наших притеснителей!", допив чашечку кофе, облизнул языком губы и послал чухадара за Абу-Селимом.
Едва эфенди вошел в зал ковров и раздумий, Хозрев вкрадчиво заговорил:
- Пробуди, эфенди Абу-Селим, свою память. Не ты ли убегал, подобно одному зайцу, от двух и еще двух ловушек, расставленных тебе Моурав-ханом? Не забыл ли, как, изодранный, ползал в камышах Аракса, занозя пять и пять пальцев и еще один?
Хозрев захихикал. Абу-Селим побагровел, метнув взгляд, будто нож. Нет, ничего не забыл эфенди. Он постоянно ощущал свой позор, как ядро на шее. И звезда его померкла, ибо султан хотя из-за знатности и не предал его палачам, но отстранил от всех военных дел империи.
Чухадар накрепко закрыл окна, преграждая доступ шумам взбудораженного города, опустил ковры на двери, - по ту сторону их стояли в белоснежных бурнусах арабы с саблями наголо.
Везир и эфенди опустились на подушки, поджав под себя ноги; они ласково смотрели друг на друга.
Говорили всего два базарных часа...
Потом эфенди, сияя, покинул дворцовый дом вали и вновь вскочил на коня, нервно танцующего под чепраком, украшенным золотыми кистями на длинных шнурах.
"Видит шайтан, - злорадствовал Абу-Селим, - я выведаю, зачем Ваххаб сзывает правоверных на площадь волнения дураков и сдержанности умных".
Щит солнца достиг зенита, но холодный ветер, долетавший с дальних вершин, уносил тепло. Токатцы накидывали на плечи войлочные плащи, кстати, они оберегали от сабельных ударов.
Ваххаб-паша только что вернулся из орт, расположенных около восточных ворот. Его тайные действия принесли желанные плоды - брожение янычар усилилось. Орты Джебеджы, двадцать вторая и тридцать третья, оставались верными боевому Келиль-паше. Иззет-бей заверил Ваххаба, что латники придут по первому сигналу. Еще надежнее были орты Силяхтара - сорок четвертая и сорок седьмая. Янычар еле сдерживали, каждый из них вызывался покончить с Хозрев-пашой. Но неожиданно в стане верховного везира оказались бомбардиры орт Хумбараджы. Капудан Неджиб, восторженный поклонник Непобедимого, переметнулся к врагам. Он боялся гнева аллаха.
Минареты, как каменные персты, указывали на небо. Но Ваххаб-паша и без них не забывал об откровениях пророка. В суре корана "Изложенные" Мухаммед предупреждает: "Мы заставим неверных подчиниться наказанию страшному", но в суре "Клеветник" он обличает: "Горе всякому злословящему...", а в суре "Эль-Араф!" предостерегает: "Аллах запретил совершать постыдное и явно и тайно..."
Улицы Токата до краев наполнили толпы. Все стремятся куда-то, жадно ловят новые вести, одна фантастичнее другой. Появились гадальщики и предсказатели. Одни важно изрекают то, что вымыслили сами, другие, подстрекаемые муллами в белых чалмах, на все лады восхваляют Хозрев-пашу:
- Алла, он отразит от вас руку врагов-гяуров!
- Не верьте, правоверные! - кричит водонос, даром предлагая воду. Моурав-паша хочет всех обогатить!
- Бей водоноса! - рычит рыжебородый, вытаскивая огромный нож из-за кожаного пояса. - Лей на землю воду смутьяна!
- Мясника бей! - кричат в толпе. - Он слуга шайтана! Все за Моурав-пашу!
- Да одержит победу Хозрев-паша! Защитим пять бунчуков!
- Бей! Ур-да-башина Моурав-паше, блеску трех бунчуков!
- Алла! Сюда!
- Мо-олчи, кёр оласы!
- Бей!
Сипахи Ваххаба с трудом ножнами ятаганов пробили ему дорогу. Туркоман изгибал голову и зло косил глазами.
Скакун словно понимал, что хозяин его дорожит и одной секундой. Пронзительно заржав, он вынес его на улицу Водоемов. И тут все гудело и двигалось. Кто-то швырял камни. Круги расходились по зеленоватой воде, отражавшей затуманенное ветром небо.
Навстречу Ваххаб-паше двигались в строгом строю янычары. Привстав на стременах, он рассмотрел значок орты: на красном шелке дымящийся мушкет.