Почему Ибрагим возлагал на этот амулет какие-то надежды, он и сам затруднился бы сказать. Палач, рассыпавшись в благодарностях, положил рядом с пятнистым камнем золотой самородок:
- Выбирай!
Ибрагим взял обломок скалы, сохранивший тепло жизни, и поспешил уйти.
Он знал, как надо разламывать и дерево, и железо, и камни, ибо был выучеником благородного четочника Халила.
Всего несколько ловких ударов киркой, и пятнистый камень раздроблен ровно на двенадцать кусочков. "О Мухаммед! Разве не на одиннадцать?" - "Нет, Ибрагим, на двенадцать! Или ты забыл того, который телом пал там, в стране гурджи, а душой сейчас вместе со всеми?" - "Не буду спорить с тобою, о Мухаммед! Пусть будет двенадцать, по числу имамов... по числу... тех, кто мечом и любовью пробил себе путь к вершине!.." - "О Ибрагим, как красиво ты сегодня думаешь!" - "Не хочу обманывать тебя, о Мухаммед! Эти мысли, как молитву, выразил улан Автандил, рассказывая о подвиге Даутбека там, у Базалетского озера!.."
Ибрагим выложил камешки в один ряд:
"Нет, я ничего не забуду из виденного и слышанного мною. Двенадцать пятнистых камней, любивших огонь солнца и воду земли, будут отточены священной рукой мастера и нанизаны на крепкую нить моим отцом ага Халилом. Нет, эти каменные четки, напоминающие шнуру барса, не для продажи. Они для воспламенения в человеке возвышенных чувств: Меч и Сердце!
Да прикоснутся к ним и нежные пальцы женщины, и благословенные пальцы мудрецов.
Пусть воспоминание о лавке четочника ага Халила будет подобным лавке чудес, где гнездится вероятное рядом с невероятным. Итак, переживут столетия одиннадцать и один! Неразлучные воины, познавшие величие высоты через глубину бездны".
В тот час, когда Ибрагим думал о создании небывалых четок, палач возбужденно откинул гулко звякнувшие засовы и распахнул окованную ржавым железом дверь. В неясной полумгле он рассмотрел желтоватые, слегка отечные лица узников.
Он деловито сообщил им, что наконец затянувшееся дело приближается к благополучному концу, после чего он будет праздновать рождение сына. Вся родня жены съедется. Младшие палачи Токата с нетерпением ждут приглашения.
Видя полное равнодушие грузин к столь важному событию, палач начал о другом:
- Улан Хозрев ночью опять стучался в мой дом. Умоляя во имя аллаха освободить вас, за это обещал поклясться на коране, что, как уже говорил, большое богатство передаст мне. Видит небо, ради сына освободил бы, только на что богатство без жизни? Разве первый везир Хозрев-паша не угостил бы меня пытками, приготовленными для вас? Нет, я отказал улану. Машаллах! Тогда он снова попросил передать вам амулеты, я снова отказал, ибо догадался внутри яд. А если умрете без моей помощи - это будет несправедливо, я платы не получу. Пока улан огорченно думал, что делать, я сказал: "Пойду посоветуюсь с женой". Выслушав, жена немного рассердилась: "Ты должен сделать приятное улану, ибо неизвестно, был бы без его помощи наш сын нур топу? Придумай немедля, и взамен твоего дара пусть для нашего маленького даст священный амулет от злого языка".
Тут обрадованно вспомнил: я принял грузин по счету - одиннадцать, но пророк осчастливил меня святым числом: я нашел двенадцатого и за него получу большую награду от везира. Это будет, решил я, первый подарок нашему сыну. "Кисмет! - ответила жена, - раз пророк благосклонно преподнес тебе лишнего, не прельщайся земной наградой, пусть один из пленников останется жив, и тогда наш сын станет самым счастливым. Предложи амулетчику за хороший выкуп двенадцатого. Кисмет! Только аллах знает, почему как раз теперь родился у меня сын". Так сказала моя счастливая жена. Выбирай, Моурав-паша, кого хочешь, и я клянусь своим Хозревом, - спасибо улану, хорошее имя, - спрятать тобою избранного в моем доме, а после... помочь улану вместе с выбранным тобою бежать в Эрзурум.
Радость озарила лица "барсов". Автандил! Красавец Автандил вернется к бедной Русудан! Саакадзе с трудом достал закованной рукой последнюю ценность - алмазный перстень, окаймленный бирюзой, подарок шаха Аббаса, и отдал палачу:
- Если исполнишь обещание, твой сын вырастет честным и правоверным. Если обманешь, мертвый проберусь в твой дом и задушу его твоим же поясом.
Палач, задрожав, упал на колени, умоляя верить ему и не мстить за чужую вину. Ведь не исполни он повеление везира, с него самого сдерут шкуру, а другие палачи не так жалостливы, как он, и не захотят приблизить к истязаемому желанный конец. Пусть большой Моурав-паша спокойно выберет счастливца.
Острым взглядом окинул Саакадзе примолкших, но не согбенных друзей. Глаза задержались на Автандиле.
"Мой сын! Две жизни за жизнь его готов отдать, Русудан! Как обрадуется она! Но... я не совершу несправедливости". - С невероятным усилием отвел он взгляд от сына. "Папуна? Душа его шире, чем небо. Незачем его обижать, не уйдет, даже просил не расковывать его, хочет погибнуть раньше нас... Дато?.. Неповторимый Дато! Почти не изменился, глаза горят, уста молят о любви... Для Хорешани должен... Нет, зачем терять слова, не согласится... Может, Димитрий... полный чистого огня..."
- Мой Димитрий...
- Ты что, Георгий, шутишь?! - слегка побледнел Димитрий. - Смотри в другую сторону!
За поясом палача поблескивала секира. Она холодно и жестоко напоминала о том, что неотвратимо, что приближается с каждым мигом.
Саакадзе мучительно делал выбор: "Тогда Гиви..."
- Мой верный Гиви, ты...
- Напрасно не проси, Георгий, мне одному Хорешани доверяет Дато.
Матарс, уронив черную повязку с глаза, протягивал сжатые руки к удивленному Гиви.
Палач переступал с ноги на ногу. Он не торопил и, глядя на мрачный потолок, чему-то улыбался.
"Но почему взор опять устремлен на Автандила? Вот крикнуть это дорогое имя и спасти... - до боли прикусил себе губу Георгий. - Нет, слишком гордый... Пануш?.. Элизбар?.. Матарс?.. Эрасти!.. С малых лет вернее шашки мне служил, жизнь не колеблясь мне отдал..." - Стон от невыносимый душевной муки вырвался из груди Саакадзе.
Прижавшись к отцу, всхлипывал Бежан. Широко раскрытыми, полными ужаса глазами смотрел Эрасти в лицо Моурави. Точь-в-точь как много лет назад в Носте, когда гзири вывозили хлеб.