Секунды казались часами. Палач, поглаживая секиру, погрузился в безмятежные думы. Он знал: "Аллах не любит поспешности в таком деле".
"Опять проклятое сердце к Автандилу тянется!" - возмущался собой Саакадзе и неожиданно для себя произнес:
- Автандил!..
Все подались вперед, словно после долгого странствия увидели конечную цель, к которой стремились, и сейчас опасались, чтобы она не оказалась миражем. "Наконец решился", - облегченно вздохнул Дато и оторвал от белого рукава рубашки лоскут.
- Автандил! - негромко, но внятно повторил Саакадзе. - В юные годы обрывается твоя жизнь...
Что-то подступило к горлу немногословного Пануша. О, как проклинал он свое бессилие, как никогда пораженный благородством Георгия Саакадзе.
- Не печалься, отец, - твердо ответил Автандил, выпрямившись и по-горски выставив вперед правую ногу, - все равно тебя не пережил бы. Когда так погибает Георгий Саакадзе... даже в мыслях нет жалости к своей жизни.
- Спасибо, мое дитя, ты облегчил мой выбор... - Горло Георгия словно сдавила костлявая рука, но голос его опять звучал властно. - Пусть останется жить самый младший... Бежан Горгаслани... Тебе повелеваю живым уйти отсюда.
Эрасти вскочил, конвульсивно сгибая и разгибая пальцы, будто силился схватить воздух.
Дато силой принудил его сесть: ведь палач может заметить раскованный браслет на левой руке.
- Будь мужествен, - после краткого молчания продолжал Саакадзе, - из верхнего окна смотри, когда выведут нас... до конца смотри... Достигнешь пределов Картли, поведай о "барсах". Расскажи, как умирали мы, побежденные черной судьбой, как сожалели, что не было на нас ладанки с крупицей родной земли, но как росла в нас ее несказанная сила.
- Георгий, последние полтора часа тебе отдаю! - Димитрий то вскакивал, то снова падал, не зная, как выразить обуявшие его чувства.
Дато не удивлялся: так именно должен был поступить Великий Моурави, своим примером всегда поддерживавший в "Дружине барсов" дух самопожертвования.
Не только Димитрий, но и Ростом, да, пожалуй, и другие "барсы" тщетно пытались что-то сказать, но не находили слов. Одно стало ясно им, что они не до конца постигли силу возвышенной души Моурави. Паата! Автандил! Кто встречал еще такого витязя, такого непоколебимого сына дорогой Картли? Разве не честь погибнуть с ним рядом? И, неведомо почему, вдруг всех охватил восторг, такой восторг, который приходит только в час большой нравственной победы. Вот-вот пренебрегут они опасностью, скинут цепи и ринутся к нему.
И, больше не стыдясь, закрыл свое лицо в ладони потрясенный Ростом:
- Мой... Георгий... - мог только он выговорить.
Дато, звякнув цепью, учтиво поклонился палачу:
- Добрый правоверный, во имя аллаха, подарившего тебе сына, как перед пророком обещал, нашего мальчика передашь улану... - Дато хотел сказать Хозреву, но не мог заставить себя выговорить имя злодея, - улану-амулетчику, он знает, как переправить двенадцатого в Эрзурум. Теперь уйди... Мы хотим помолиться...
Палач в знак согласия кивнул головой. Он был милостив и не хотел мешать молитве, - она, как фонарь, освещает путь и в ад и в рай. И он направился к двери.
- Постой! Скажи, сам поведешь нас к месту пыток?
- Нет, гурджи-паша, мои два помощника поведут, а я там должен стоять в праздничном тюрбане. Не предавайся черной думе... все пройдет благополучно, нож для тебя я сам отточил.
- А чем вооружены твои помощники?
- Аллах свидетель, даже сто скованных богатырей может вести на цепи один чауш. У них за поясами только медные толкачи, отстанет кто из вас, удар получит - вот так.
"Барсы" переглянулись, они рассчитывали завладеть хоть оружием позора. И снова разочарование. Нет, злой рок продолжал довлеть над ними.
- Ну, спасибо за приятный разговор, завтра встретимся, - невольно засмеялся Дато.
И этот смех, такой неожиданный, заставил палача вздрогнуть. Он невольно схватился за секиру и задержался в дверях:
- Жаль, спешит везир, я хотел вас всех угостить пилавом. Кисмет! Да будет последний сон ваш подобен сну святого Омара! - и, приложив руку ко лбу и сердцу, вышел.
Гулко звякнул засов. И тотчас зазвенели все цепи, словно лишь ждали они, пока уйдет палач. "Барсы" вскочили.
- Отец! О!.. О!.. - вскрикнул Автандил. - Отец! Твой меч не смеет навсегда застыть в ножнах! Ты должен... ты...
- Бежан Горгаслани! - сурово оборвал Саакадзе. - Скрой этот вопль, Бежан. Скажи там... в Картли, что никто из нас не дрогнул перед страшным концом!
- Отец! Мой замечательный отец! Как мог я не дрогнуть перед величием твоей души?!
Автандил, счастливый, бросился в объятия Саакадзе. Впервые предался он чувству большой сыновней любви. Он целовал шелковистые усы, высокий лоб и особенно нежно - светящиеся глаза.
Молчал лишь Эрасти, подавленный милостью: "Почему... почему не Автандил?"
Заметив волнение верного спутника, Саакадзе строго сказал:
- Помни, Эрасти, я уже решил, - и резко повернулся. - Вот, друзья, много лет я шел с вами вперед, то поднимаясь, то падая. Быть может, я не раз ошибался, но помыслы мои всегда были чисты... чисты, ибо неизменно думал о нашей Картли, о нашем народе. Не мы виновны, если силы оказались чересчур неравные, если время на стороне князей, на стороне врагов, что засели внутри нашей крепости и беспрестанно осаждают нас. Ведь мы молоды, и полагал я: большая борьба за воссоединение всей Грузии в одно царство только предстоит. Хосро-мирза Багратид, он согласился бы, ибо, не в пример Луарсабу, прочно стоит на земле и, не в пример Теймуразу, не путает перо со скипетром. Увы, немногое пришлось свершить. Судьба! Или рано мы родились? Быть может, рано! Но жить иначе не могли... Друзья, братья, мы в середине Турции, окружены враждебной природой и извечными врагами. Они много бы дали, чтоб летописцы их посмели описать нашу смерть, как предел бесславия. Им хотелось бы видеть нас, грузин, под ножом палача, в желтых кофтах, наполовину обритыми, изувеченными на помосте. И тогда бы ваши доблестные и трудные дела, мои "барсы", покрылись густой пеленой позора. Но нет! Не бывать этому!! Мы здесь - грузинское войско. Нас, как всегда, меньше, чем врагов, но мы никогда не отступали, - не отступим и теперь. У нас осталось не много богатства: несколько глотков воздуха. Но кто в силах отнять у нас последнюю битву? Так завещаем ее потомкам...