— Скажите, вы — муж и жена? — спросила Вынтэнэ.
— Свадьба нет, — ответил Вінцук.
— Есть мы любовница и любовник, — добавила Хрысьціна.
В вертолёте была страшная тряска. Литвины, казалось, привыкли к таким условиям. Они переговаривались и смотрели в окно. Вид и правда открывался изумительный. Внизу — сплошной лес. Кое-где блестят реки и озёра. Яранг нигде не видно. Да и вообще никаких следов человеческой деятельности. Всё здесь, как встарь…
Вынтэнэ было не до пейзажей. Ей было плохо. Уладзімер взял её за руку.
— Страшно нет, страшно нет ничего, — повторял он. — Уже вовсе скоро прилетим.
Он целовал девушку в щёку. Гладил по голове, словно ребёнка.
— Ну что ты, Уладзь, — сказала Вынтэнэ. — Со мною всё в порядке.
Она закрыла глаза.
— Прилетим уже почти, — слышала она. — Долгости нет совсем…
6
Глушковское сельское поселение
Потом было Белоозеро — стойбище на тысячу жителей. В центре ещё сохранились древние руины. Сложно сказать, что это была за яранга и для чего предназначалась. Но, видимо, что-то большое и важное. И, конечно же, дочукотского периода. Вынтэнэ сделала фотографии.
Долго задерживаться не пришлось. Вездеход повёз экспедицию в «деревню» Глушково. Оказалось, что «деревня» — вовсе не имя собственное. Это просто московитское слово, обозначающее «стойбище».
Глушковское сельское поселение насчитывало сотню человек. Главная улица называлась «Молодёжной». На бетонной яранге висела табличка:
Сельсовет был обшарпанный, его не мешало бы покрасить.
— Вы, стало быть, из Литвы? — спросил старенький московит.
— Из Литвы, — ответил Уладзь. — Догадаться как Вы сумели?
— Я тут, однако, председатель, — пояснил дед. — Мне по чину полагается знать. Да и вся деревня уже знает. Пацаны-то, чай, разнесли вестинушку.
— А языком московским говорите Вы?
— Как не говорить-то? Гутарим помаленечку…
Уладзь перешёл на московское наречие. Старик удивился.
— Да где же Вы так научились-то? — спросил он по-чукотски.
Уладзь снова заговорил по-московски. Председатель поколебался и перешёл на родной язык.
— С чужаками-приезжими на чукотском они общение поддерживают, — шепнула Хрысьціна Вынтэнэ. — Если даже приезжий московским говорит.
— А почему? — спросила анадырка.
— Стыд имеют ко своему наречию. Думают: используешь родной язык — значит дикарь, нечукча.
Вынтэнэ стало грустно.
— Неужели это мы их такими сделали? — произнесла она.
— Вины нет персонально от тебя…
Литвинка погладила её по-плечу.
Председатель забыл о комплексе неполноценности. Они с Уладзем беседовали по-московски. То спорили, то соглашались, то шутили. Вынтэнэ не понимала ни слова.
— О чём они? — то и дело спрашивала она Хрысьціну.
Та переводила медленно, с трудом подбирая чукотские слова.
Вынтэнэ поняла, что завтра какой-то праздник, и что этнографам разрешили в нём поучаствовать.
Праздник назывался причудливо: «Крáсная гóрка». Символизировал он, видимо, приход весны.
Председатель приглашал к себе в избу.
— Ночевание будет происходить там, — говорила Хрысьціна. — Еда вечером также в том строении.
— Изба-то у меня небольшая, — сказал председатель. — Да места всем хватит. В тесноте, да не в обиде.
Он объяснил, что женщинам отведут отдельную комнату. Мужчинам же — Уладзімеру і Вінцуку — придётся спать на полу, возле печки.
За окном стало совсем темно. Хозяин зажёг керосиновую лампу.
Гости собрались вокруг стола.
— Сейчас малітва будет прочитана им, — шепнула Хрысьціна.
Она, казалось, взяла шефство над Вынтэнэ.
— Что?
— Малітва.
Вынтэнэ не стала переспрашивать. Председатель махнул рукой — точно так же, как и Уладзімер около «царква» в Кремле. Литвины повторили жест.
Старик заговорил. Остальные повторяли за ним. «Это чтобы отгонять духов» — догадалась Вынтэнэ. Странно. Ведь литвины — такие образованные люди. Неужели они во всё это верят?
Вынтэнэ не была религиозной. К шаманам ходила только на праздники, да и то — за компанию. Её томили долгие обряды, смешили заклинания.