А еще с подпольем связано у нас одно старое семейное предание, я услышала его от бабушки еще в детстве и никогда не забуду, и детям своим расскажу, потому что от этой истории веет чем-то загадочным и необъяснимым. Бабушка моя была в семье самой старшей среди двенадцати детей, но войну и тяжкие послевоенные годы пережили только Тая, Ольга, Нина и Анатолий. Про своих сестер и брата бабушка говорила так:
— Они — младшие, поумней меня уродились. Мама заставляла их учиться, а мне досталось вести дом и хозяйство, на отца-то похоронка пришла, даже не успел повоевать, разбомбили их корабль у Новороссийска, все солдатики потонули. Мама выла в голос, а потом как-то стали опять жить.
Нину нашу от колхоза направили в город, она хотела стать инженером, хорошо математика ей давалась, и так девка была заводная, веселая. На вечерках лучше всех танцевала и пела, парни вокруг нее вились, а уж какая рукодельница, вышивка ее хранится в комоде до сих пор, я же так не могла, «золотые» руки были у нашей Нины.
Но вот пока жила в городе, угол снимала темный, сырой в каком-то подвале у тетки. Там и подхватила кашель. Написала нам той весной, что лежит в больнице с пневмонией, мечтала скорей поправиться и приехать в Совиново домой, очень скучала. Мама тогда долго перед иконами молилась, просила Богородицу о добром здравии рабы Божьей Нины. А через три дня после письма случилось это чудное дело.
Мы тогда все вместе вечеровали за столом, тихо было в дому, и вдруг из подполья заиграла гармошка. Да не то, чтобы песня была, а словно рыданья — долгий протяжный стон. Будто кто-то развернул меха во всю моченьку, а потом сложил и так несколько разов. Мы аж окаменели, а мама, помню, креститься начала и что-то шептать про себя быстро-быстро. А потом как заплачет: «К беде это, деточки, к великой беде, суседко не зря знак подает!»
А на завтра Ниночку нашу привезли, сказали, что вылечить ее уж никак нельзя и осталось ей жить недолго. Сказали, что все очень запущено и легкие почернели, проститься привезли нашу сестричку. Мама все сидела возле нее, целовала ей ручки, гладила по голове, потом как заполошная бегала по бабкам, пыталась травами лечить, да уж поздно было. А сейчас, я слыхала, эту болезнь не считают смертельной, лекарства специальные есть, сейчас бы нашу Ниночку вылечили.
А тогда, видать, домовой все заранее чуял, загодя оплакал хозяюшку. Нина, знать, нравилась ему шибко, да и кому же нет? Вся деревня выходила ее хоронить. День, помню, стоял солнечный, ласковый, черемуха во всю моченьку цвела. Нинша очень любила черемуху, нарочно хотела приехать — повидать, у нас на задворках большущее дерево и все было белым-бело в этот год.
А вот не дождалась Ниночка, не успела полюбоваться, истаяла как свеча, и пришлось в сыру землю лечь. Самая умная из всех нас рано ушла, а я вот, дура, живу до сих пор. Зачем?
— Ты живешь для меня.
— Тобой только и утешаюсь, после Коленьки ты одна мне в окошке свет.
— Ба-ба, долго живи, еще, может, моих деток понянчишь.
— Хотелось бы поглядеть, конечно, только вряд ли уж… А ты с детками не спеши, тебе еще выучиться надо, и на ноги крепко стать.
В горнице бабушкиного дома стояла еще одна печь — «голландка», округлая как столб от пола до потолка, покрытая железными листами, выкрашенными в серебряный цвет.
Темными зимними вечерами я забегала с мороза в жарко натопленную комнату и, скинув верхнюю одежду, торопливо припадала к печи, обхватывала руками ее большое горячее «тело». Пахло нагретым железом, раскаленными кирпичами и еще немного старой краской. Никогда, кажется, не забуду этот особый, неповторимый запах родного жилища, теплой печи и привычного уюта. Это было мое убежище, мое гнездышко, где меня всегда любят и ждут.
В горнице рядом с печкой в дощатом потолке была неровная дыра — щель. Баба Тая рассказывала, что прежде здесь размещался крюк, на котором крепилась люлька. В этой «зыбке» когда-то качались все братишки и сестренки бабушки. Так уж вышло, что самая старшая дочь из некогда большой крестьянской семьи пережила всех.
А вот в личной жизни бабе Тае не повезло, хотя мужем ей стал «первый парень на деревне» — высокий, видный из себя новый участковый. Сыграли свадьбу, в положенный срок стал у Таисьи расти живот, а вот мужа перевели в райцентр. С жильем там было не все просто, и бабушка пока была в тягости осталась в родном Совиново, здесь и родила моего папу Николая. А вот красавец-милиционер загулял без жены, приезжал редко, будто начал стыдиться необразованной Таисьи. Еще вроде как в районном центре сыскал себе модную кралю, да так остался с ней.