«В этом доме в 1919 году находился
первый УКОМ комсомола.
Мемориальная доска установлена
в честь 50-летия комсомольской
организации г. Ялты
май 1969 г.»Надпись касалась меня самым непосредственным образом: в мае 1969 года наш класс как раз приняли в пионеры. Потом я слонялась вокруг замка, заглядывала во двор поликлиники, с удовлетворённым ялтинским патриотизмом отмечая, что здешняя секвойя ничуть не хуже алупкинской. Гладила зачем-то ствол платана и заодно сидящего на нём облезлого и пятнистого (в цвет платановой коры!) худющего жёлтоглазого кота. Засматривала даже в окно показавшегося нежилым полуподвала, набитого картонными коробками, и отшатнулась, наткнувшись рассеянным взглядом на вальяжно покачивающийся среди коробок широчайший, с перепугу показалось — во всё окно, женский зад в белых трусиках-«стрингах». Наконец, решилась зайти в сумрачный подъезд. Деревянная лестница была! Была! Внизу, правда, слегка заваленная старыми табуретками и тазами с отвердевшей извёсткой, но очень похожая на ту, из моего детства. Впрочем, фикусов не было и пахло жареной рыбой. Но ведь есть ещё и второй и даже третий этаж. Я поднялась и, ничего не найдя, бездумно смотрела из высокого готического окна на Дом Ханжонкова и чуть подальше — крышу моего дома в перламутровых августовских сумерках… Внезапно дверь скрипнула, и в освещённом проёме показался высокий мужик моих лет, совершенно седой, в темноте коридора чрезвычайно похожий на Билла Клинтона.
— Женщина, у нас не сдаётся…
— Извините, — я попятилась к лестнице, но он преградил мне дорогу.
— Вы что-то ищете?
— Да, то есть — нет… Извините…
— Но вы кого-то искали, я видел. Я в этом доме родился…
«В родильном доме имени Соболева ты родился», — чуть не брякнула я, но вместо этого покорно сказала:
— Хорошо, я объясню. Только давайте во двор выйдем, здесь жутко.
Мы вышли. Во дворе ничего не изменилось, лишь кот переместился с платана на каменного льва и высокомерно взирал оттуда круглыми глазищами с расширенными зрачками.
— Понимаете, — начала я, — я тоже родилась и выросла здесь, на Чехова…
— Лжёте. Я на Чеховке всех девчонок знал.
— Так уж и всех! — обозлилась я. — Просто вы, наверно, старше лет на пять, на нас внимания не обращали…
— И в нашей школе вы не учились, — упорствовал «Клинтон».
— Ну, шо такое, Гена?! — вдруг раздался женский крик с балкончика. — Женщина, у нас не сдаётся!
— Щас, покурю… — отмахнулся Гена. — Что вы всё-таки делали у нас во дворе? А Мурзика зачем трогали? Он лишайный…
— Ничего он не лишайный, — обиделась я за Мурзика, — он облезлый. С голодухи, наверно. Кормить кота надо.
— Он не наш, он общий, — наконец-то смутился Гена. — Но в шестой школе вы ведь не учились?
— Не училась. Зато я с Таней Французовой в одном дворе жила. Таню-то помните?
— Танечку?! Ещё бы! В одном классе… — лицо Гены просияло и вновь мгновенно омрачилось. Я знала почему. Таню убил муж много лет назад.
— Я в «двенадцатой» училась, — сказала я примирительно.
— О-о-о! В «английской»? — Гена опять просветлел. — Так ты одноклассников ищешь? Но у нас в доме, кажется, никого из «двенадцатой»…