— Не надо, господин унтер-офицер. Мы поговорим в более непринужденной обстановке. — И, обращаясь к пленным, приветливо улыбается — Давайте-ка сядем тут, прямо на травке. Будет нечто вроде пикника.
Офицеры переминаются с ноги на ногу, не зная, как Сыть.
— А чего бы и не последовать хорошему совету? — озорно выкрикивает вдруг Азаров. — Садитесь, товарищи! Только вот сюда, поближе к забору, чтобы действительно на травку, а то ведь в центре все вытоптано до цементной плотности. А господину Бубенцову я сейчас табуретку принесу.
Азаров торопливо убегает в барак и выносит оттуда табуретку. Все уже сидят на траве, почти у самого забора, под задней пулеметной вышкой.
— Прошу вас, господин Бубенцов, — опускает Азаров табуретку перед власовцем.
Власовец благодарит его и садится.
— Ну что ж, товарищи, — начинает он свою беседу, — давайте потолкуем по душам. Я вовсе не оговорился, назвав вас товарищами. Это не в большевистском смысле, конечно, а в смысле нашего товарищества по роду оружия. Я ведь тоже сапер. Командую инженерным батальоном у генерала Власова. Рад был бы видеть вас офицерами в моих подразделениях. Меня совершенно не интересует ваше прошлое. От вас требуется обязательное соблюдение лишь двух условий: абсолютной лояльности к германским властям и верной службы генералу Власову.
Уже привыкший к не очень дружелюбному приему в лагерях военнопленных, власовец, к своему удивлению, не видит тут враждебных глаз. Напротив — пленные офицеры смотрят на него с явным любопытством и даже, кажется, доброжелательно. Это ободряет его, и он продолжает:
— Я мог бы, как это делают другие агитаторы, нарисовать вам бедственное положение Красной Армии, но я не буду прибегать к этим дешевым приемам. Я не политик, а солдат и потому считаю своим долгом честно сообщить вам, что обстановка на фронтах временно сложилась не в пользу Германии. Немцам пришлось оставить Орел и Белгород, но зато слишком ломаная линия фронта теперь выровнена и сокращена. А это дает возможность германскому командованию начать планирование нового грандиозного наступления, в котором и вы имели бы возможность принять участие. Могу сообщить вам также, что в этом наступлении против большевистской армии будет использована совершенно новая техника.
Замолчав и оглянувшись по сторонам, будто опасаясь, что его может кто-нибудь подслушать, он произносит доверительным шепотом:
— Урановые бомбы! Вы инженерные офицеры и должны знать, что это такое. Это то, в сравнении с чем даже тонны гексогена, тротила и тэна — один лишь жалкий пшик. И это главное, что должно побудить вас принять решение, а вовсе не обещание сытного питания в частях власовской армии, что, кстати, тоже немаловажно. Ну-с, так как?
Все угрюмо молчат. Видимо, сообщение о новом оружии произвело на них впечатление.
И вдруг раздается звонкий голос того самого лейтенанта, который так любезно принес власовцу табуретку:
— Эх, была не была! Записывайте меня, господин Бубенцов! Но не думайте, что меня урановая бомба испугала, просто надоела бурда, которой нас тут кормят.
— Ну, если Азаров записался, — крикнул еще кто-то, — то и меня тогда пишите!
Третьим подает голос майор Нефедов. Он встает, подходит к власовцу поближе и степенно произносит:
— Эти молодые люди слишком легкомысленны, ибо, видимо, плохо себе представляют, что такое урановая бомба. А я-то знаю, что это такое! И не сомневаюсь, что ее уже создали такие великие немецкие ученые, как Альберт Эйнштейн и Макс Борн. Больше ведь некому… Ну, в общем, для меня именно этим обстоятельством, а не сытной жратвой, вопрос окончательно решен. Записывайте и меня в армию генерал-лейтенанта Власова.
Вслед за ними записываются еще трое, Очень довольный власовец обещает прислать за ними не позже чем через неделю своих уполномоченных и уезжает, обменявшись рукопожатием с завербованными.
А вечером на нарах Бурсов спрашивает Нефедова:
— Не переборщили ли мы? Сразу столько записалось?!
— Не думаю, — отвечает Нефедов. — Зато это должно успокоить наше лагерное начальство. Раз столько людей в армию Власова записалось — им трудно будет допустить даже мысль, что мы готовим коллективный побег.
— А насчет Эйнштейна и Борна, которые давно уже бежали из Германии в Америку, вы ехидно сказали, — усмехнулся Бурсов. — Я, правда, боялся, что он знает об их бегстве и поймет вашу издевку.
— Знать-то эта скотина, может быть, и знает, но полагает, наверно, что мы этого не знаем.
Затем Бурсов спросил: