Рима посадили в самоходный экипаж и повезли.
Он попытался кричать, но мешок глушил голос, а похитители молча тыкали его под рёбра. Рим не чувствовал особой боли, но, чтобы растерять жалкие крохи смелости, что у него были, этих ударов хватило. Он чувствовал себя абсолютно беззащитным. Если его сейчас убьют, то никто даже не хватится. Утром коллеги удивляются, но искать вряд ли станут. Возможно, Дагур всё же позвонит Ларме. Но домоуправительница не озаботится, что в его квартире тихо. У сестры давно своя жизнь. Тётушка Агарфь вряд ли вспомнит о нём без подсказки других родственников.
... он несправедлив к сестре. Она, скорее всего, хватится его. Но не обязательно завтра и лишь потому, что случилось восстание.
Но кого Риму стоит винить за такое пренебрежение? Только себя и свою нелюдимость.
Они ехали долго, или насмерть перепуганному Риму так лишь показалось. Под конец он, смертельно устав от своего страха, почти перестал бояться и смог немного подумать. Он зачем-то вспомнил о знаменитых складах около норнальского вокзала, про которые ходила дурная молва. Его окружали кварталы, где традиционно селились вокзальные рабочие, приезжие из вассальных земель, здесь же были ночлежки, а за вокзалом построили многоэтажные дома с дешевыми квартирами для рабочих. Про эти новые дома тоже ходили разные нехорошие слухи
В таком месте его можно убить и сбросить в канал. Они там грязные, чёрные и вонючие, до поверхности забитые разным хламом. Его тело останется на дне навеки, пока лет через десять королева или её преемник не начнёт задыхаться у себя в небе от вони канав и не велит их прочистить. И то, вряд ли его бренные кости кто-то извлечёт, очистит и задумается, а кто же был этот человек...
Машина встала. Дрожь мино-ядра и валов угасла. Приехали. Рим сжал кулаки и собрал остатки смелости, гордости и собственного достоинства, поместил это в район позвоночника и попытался выпрямиться. Он не мог видеть себя со стороны, но счёл, что из машины вышел пристойно для человека, который не видит, куда ступает.
На долю минуты Римуша оставили просто стоять.
Он выпрямился, покрутил затёкшей головой и тотчас же потерялся в пространстве. В мешке было душно, голова кружилась, и земля зашаталась у него под глазами. Рим попытался выпрямиться, но сделал только хуже, окончательно потеряв равновесие. Несколько секунд он мучительно шатался, качаясь из стороны в сторону, и был бы вынужден позорно оступиться, если бы его не взяли за плечо.
- Иди, - с него наконец-то сняли мешок. Рим вздохнул и откашлялся. Мешок был грязным, отвратительным и душным. Он прищурился от неожиданно яркого света Извечного Огня.
- Иди уже, - его снова толкнули в спину и потащили вперёд. Рим не стал сопротивляться. Он совершенно точно не был рыцарем-героем, который по пути на плаху вырывается из оков и убивает своих пленителей, как не был и героем, который гордо держит голову и не сдаётся перед лицом испытаний. Если бы Рим не был так напуган, то ударился бы в панику. А так он мог только перебирать ногами и смотреть перед собой.
Его привезли в квадратный двор-колодец с единственным деревцем, в чьей тени пристроился маленький цветник и фонтан. Ещё Рим увидел высокое старомодное крыльцо с уродливой мраморной обнажённой женщиной у основания. Женщину покрывали грязные разводы от мейндских дождей, но она кокетливо улыбалась и пыталась прикрыть отбитыми пальцами маленькую грудь. Её привезли из Элени, и однажды маленький Махуш её опрокинул и чуть не задавил себя. С тех пор, как он утверждал, Мах боялся голых женщин, а статуя с подклеенными руками и отбитым носом отправилась под крыльцо.
Рим сглотнул.
Вот и ответ. Он в городском доме князей Ракеш. Мах рассказывал про него. Построен сто лет назад прабабкой нынешнего князя Ракеш, отобран у её дочери за мятеж против короны и возвращён внучке, донёсшей на мать. От неё беспрепятственно отошел сыну, а когда тот надоел принцу Фесту, перешел его младшему брату, который, как многозначительно смеялся Махуш, был совершенно непричастен к падению брата.
Ожидать чего-то хорошего от человека, которого ненавидел, пусть и старался не показывать эту ненависть лишний раз, собственный сын, не приходилось. И этот человек, князь дан Ракеш уже показал, что не очень-то расположен к Риму.
Его ввели через небольшую дверь за статуей. Внутри дворца было темно, пыльно и пахло лавандой. Оглядеться во мраке не дали и быстро втащили по узкой лестнице на второй этаж, потом по по красивому коридору с лепниной и зеркалами провели в большую гостиную. Тут пахло кальяном, горелым деревом и немного дешевым одеколоном. Махуш много рассказывал про эту комнату, где дан Ракеш принимал гостей, журналистов и просто тех, на кого пытался произвести впечатление. Из гостиной открывался вид на Большой Канал и высаженные на набережной болезненные эленийские платаны. Если сесть в кресла у камина, то прямо над плечом князя будет виден висящий над городом королевский дворец.
Князь дан Ракеш стоял у открытого окна и курил.
Рима подвели лицом к спине хозяина дома и наконец-то отпустили, оставив одного стоять остолбеневшим изваянием посреди комнаты. Князь не обрали на него никакого внимания. Из-за спины Рима появилась среднего роста женщина с угрюмым лицом и стянутыми в простой хвост блеклыми волосами.
- Он сейчас будет.
- Пусть поторопится, - буркнул дан Ракеш и выкинул сигарету в окно. Рим сглотнул. Князь медленно повернулся. Сквозняк принёс запах одеколона и курительной смеси из листьев боярышника и шимы. Во рту у Римуша пересохло. Возможно, следовало приветствовать князя, но он стоял столбом и не двигался. До этого дня отца Махуша, высокого массивного человека с брюхом, спрятанным под меховой мантией и похожим на рыцарский нагрудником, Рим видел только на фотографиях в газетах.
Рим сглотнул. Перед ним стоял один из самых влиятельных и богатых людей Мейнда, владелец шахт в Норнале, советник самой королевы и, как говорил Махуш, владелец не меньше трёх сотен рабов в Империи. Через подставных лиц, разумеется, никакой связи с почтенным противником рабства и сторонником закона о невыдаче беглых рабов, никто никогда не докажет.