Прежние методы допроса выглядели по сравнению с их садистской изобретательностью милой и безобидной игрой. Подошвы, превращенные резиновыми дубинками в кровавое месиво, отбитые почки, ногти с загнанными под них гвоздями, вздергивание на дыбу, доводящие до умопомрачения удары электротоком… Сразу резко возросло число лиц, которые, находясь под следствием, «по неосторожности» вываливались из окон верхних этажей либо, если не было окон, вешались, «когда их на несколько минут оставляли одних»… Подобными методами кончали с теми, кого в садистском остервенении уродовали настолько, что их уже было невозможно считать нормальными людьми. А перед судом, разумеется, с невинным видом клялись, что и пальцем не трогали никого из обвиняемых, что те давали показания без всякого принуждения, и «беспристрастный и независимый» суд, естественно, принимал их заверения как должное…
А что предпринимали легальные левые партии? Многие рядовые члены Социал-демократической партии из-за оппортунистической, предательской политики своих лидеров и вследствие физического и морального террора все больше деморализовались, партийные организации на периферии одна за другой распадались, наиболее стойкие объединялись в узкие секты, собирались небольшими читательскими группками на частных квартирах, чтобы затем подвергнуться репрессиям со стороны палачей. Был выдвинут соглашательский, трусливый лозунг: «Продержаться, сохранить связи, пережить трудные времена…»
Террору подверглась и Независимая партия мелких сельских хозяев. Было бы правильнее, если бы крестьянские массы, состоявшие в партии, заключив политический союз с рабочими из Социал-демократической партии и образовав единый демократический фронт, воздвигли заслон на пути правых и избрали не оппортунистическую тактику выжидания, а борьбу. Однако Экхардт и его сообщники, больше чумы опасаясь, как бы на них не навесили ярлык левых, сделали сногсшибательный ход — поддержали правительство в борьбе против нилашистов… Они даже отказались от участия в оппозиции, чтобы не мешать правительству в этой его «работе».
Не удивительно, что в итоге даже те крестьянские массы, которые шли за партией, потеряли к ней интерес, отошли в сторону или перешли к нилашистам, потрясавшим своими радикальными лозунгами. Крестьян в первую очередь интересовала земля. И на них уже не действовало, что Экхардт, поняв провал своей политики, снова начал разглагольствовать о необходимости проведения земельной реформы и даже заявил: «Если правительство в течение ближайшего года не представит парламенту предложенный мною законопроект о подготовке раздела трех миллионов хольдов земли, я выйду из руководства партии…» Сказано это было очень хитро, просто не верилось, что феодальная реакция пожертвует тремя миллионами хольдов земли, чтобы заплатить Экхардту гонорар за его лояльную оппозиционность, означавшую не что иное, как поддержку существующего правительства. Речь как раз и шла о том, чтобы не жертвовать ни одним хольдом…
Как всегда в самые тяжелые, решающие часы жизни нашего народа, в венгерской литературе появилась в этот период тенденция, свидетельствовавшая о лихорадочной агонии больного организма, о кошмарных, бредовых снах и судорожной тяге к жизни. В целом нельзя сказать, чтобы венгерская литература в эти годы с честью выдержала испытание. Казалось, что в растущей неразберихе, в идейно-политическом хаосе, распространявшемся, точно круги по воде, разум, подобно потерявшей чувствительность магнитной стрелке, заметался то туда, то сюда. Извечный порядок, положение стран света, север и юг, восток и запад, правда и ложь, гуманизм и бесчеловечность — все это потеряло всякое значение. Сильное притягательное и отталкивающее влияние чужеродного явления — гитлеровского фашизма — нарушило равновесие магнитного поля духовной жизни. Что стало с прямым и открытым призывом Петефи бороться за прогресс, с пророческой прозорливостью Ади, умевшего правильно ориентироваться среди опасностей, подстерегавших в феодальных джунглях? Лучшие люди долгие годы отсиживались в сложенной из слоновой кости башне «литературы, независимой от политики», и, будучи изгнанными оттуда ударами, потрясшими всю венгерскую жизнь, создали «новый духовный фронт», надеясь руками Гембеша провести земельную реформу, осуществить социальные преобразования и духовное обновление — построить новую Венгрию…
Измена, соглашательство, блуждание в потемках — вот что характеризовало литературную жизнь в первую очередь. Правда, из рядов рабочего класса поднялся наиболее крупный, наиболее стойкий и революционный венгерский поэт своего времени — Аттила Йожеф, но многим ли было известно его имя?