Большинство людей даже после этих слов оставалось стоять молча. На лицах отражалось какое-то нерешительное раздумье, как будто люди взвешивали смысл и ценность услышанного. Радости на лицах не было — было беспокойство.
Затем зачитывается военный приказ регента.
«Солдаты! Принимая во внимание соотношение противостоящих сил, я уже не ожидаю решающего, благоприятного для нас исхода в опустошительных боях, проходящих в центре нашей горячо любимой родины. Поэтому я принял решение просить о перемирии. Как верховный главнокомандующий вооруженными силами, призываю вас в соответствии с военной присягой с верой и безусловным повиновением выполнять мои приказы, отданные через ваших командиров. Наше дальнейшее существование зависит от того, как в этой тяжелой обстановке каждый из нас будет выполнять свой долг, насколько окажется дисциплинированным».
Я спешу по Большому кольцу, мне хочется видеть ликующие толпы людей. Ведь пришел настоящий праздник! Перемирие! Мир! Но мало кто открыто осмеливается выражать свои чувства. Я принадлежу к этим немногим. Мы, небольшая группа, хором скандируем: «Да здравствует сепаратный мир!» Большинство жителей столицы ведет себя нерешительно, неуверенно.
По радио передают марши. Трагикомично то, что звучат те же самые немецкие мелодии, и не просто мелодии, а военные марши, как и раньше. Может быть, просто под рукой не оказалось ничего иного. И этот факт становится символом. Он бросает тень на весь этот день, на весь Будапешт и, вероятно, на всю страну. Под рукой не нашлось ничего другого, не нашлось венгерского марша! Кто знает, может быть, наши музыканты и не написали настоящего венгерского марша? Ведь в течение ста, двухсот и кто знает скольких сотен лет мы мыслили немецкими категориями, а в последнее время уже и чувствовать начали так, как приказывали немцы…
Из домов с желтыми звездами вырываются на улицу евреи и начинают срывать с дверей ненавистные вывески и знаки. А рядом перед зданием какого-то германского военного учреждения стоят немецкие посты в полном боевом снаряжении. Солдаты стоят спокойно и недвижимо, будто ничего не произошло. Недалеко от них расположен венгерский сторожевой пункт.
Люди окружают венгерских солдат и объясняют им последние события. Перемирие! Мир! Радость вспыхивает в глазах солдат, но они не двигаются с места. Упрямо повторяют, что не получили никакого приказа. Конечно, приказу, как бы он ни звучал, надо подчиняться…
В небе появляется все тот же знакомый немецкий самолет и начинает разбрасывать листовки. Зенитные батареи по-прежнему молчат…
Вновь заговорило радио, повторяя текст воззвания. Текст тот же самый — ни слова больше, ни слова меньше. А ведь так нужно было бы еще что-то сказать… Вновь гремят марши. Потом передача прерывается: объявляется воздушная тревога в южных районах.
Тревогу объявляют только по-венгерски, по-немецки — нет. И этот маленький знак о чем-то говорит. Наконец-то какой-то сдвиг. Волнение на улицах нарастает, люди ведут себя смелее. Немецкому самолету грозят кулаками, а где-то начинает трещать автомат. Может быть, стрелять начали те самые венгерские солдаты, не дождавшись приказа…
Я чувствую, что если сейчас заговорит радио и помимо неоднократно повторенного официального заявления передаст еще что-то, — например, обращение с призывом к выступлению, — то это поможет преодолеть настроение нерешительности и колебания. Но, как видно, наши господа эту самую последнюю партию опять играют без народа, не оставив ему ничего иного, как заниматься догадками и пребывать в бездействии.
Дан отбой воздушной тревоги, вновь заговорило радио, повторяя воззвание и военный приказ регента. А затем опять звучат марши. Повсюду в городе мирно стоят рядышком немецкие и венгерские караульные, патрули. Только шум разъезжающих по городу немецких военных машин означает какую-то перемену. По Большому кольцу длинной колонной тянутся со скрежетом и ревом танки и орудия. Картина напоминает 19 марта: нарастающие толпы народа почти безразлично смотрят на это движение войск, некоторые приветливо машут солдатам. И не находится никого, чтобы дать по морде тому, кто приветствует немцев. Что это — трусость или подлость?
На улицах появляется все больше народу. Но воодушевления особого нет. Я слежу за лицами, словно пытаясь разгадать какой-то кроссворд. Разгадка кроссворда — общая разочарованность.
Опять объявляют воздушную тревогу в южных районах, но в этот раз и на немецком языке. Затем от имени начальника генерального штаба Яноша Вёрёша зачитывают приказ, в котором указывается, что перемирие еще не подписано, — следовательно, армия должна сражаться и дальше… Я на ходу вскакиваю в трамвай, будто надеясь, что так мне удастся уйти от надвигающихся на меня смятения и тревоги, сжимающих грудь. В трамвае человек в гражданском платье рассказывает своему соседу о воззвании регента. Рядом стоящий жандармский офицер грубо обрывает его: «Не распространяйте панических слухов, а не то немедленно передам в полицию». Гражданин в замешательстве пытается объяснить, что это не слухи, это передавали по радио. Жандарм начинает еще больше распаляться. Я ввязываюсь в их спор и встаю на сторону гражданина. В итоге офицер в гневе обрушивается на меня, требует наши документы и намеревается снять нас с трамвая. А весь вагон в это время молчит как могила. Как будто, кроме нас двоих, никто действительно ничего не слышал о воззвании регента…