Мы слушаем радио, все время с волнением ожидаем чего-то. А ничего не происходит, и это ужасает и гнетет больше, чем самые ужасные события. Гремят один за другим марши, иногда этот треск и вой прерывается, и тогда зачитывают приказ начальника генштаба. О воззвании регента теперь уже никто не вспоминает. Затем какой-то замогильный голос повторяет: «Генерал-полковник Берегфи, немедленно направляйтесь в Будапешт!» Кто же такой этот Берегфи? Кто его вызывает и зачем?
Вместе с моим другом направляюсь к одному из участников Венгерского фронта. Он ничего не знает, кроме того, что в первой половине дня прямо на улице гестаповцы ранили сына регента и арестовали его. Наверняка немцы подготовили путч, поэтому обращение регента было обнародовано в такой спешке. По плану его должны были опубликовать только в среду. Что будет теперь? Посмотрим. Может быть, армия… От нее зависит все, так как рабочие не получили никакого оружия.
Иногда звонит телефон. Кто-то сообщает, что в Городской роще собираются вооруженные нилашисты. Еще одно сообщение: то же самое наблюдается в Народной роще и Английском парке.
«Этого можно было ожидать, — успокаиваем друг друга. — Немцы так легко не позволят своему последнему союзнику стать неверным. Но погодите, вот наша армия…» Мы с надеждой произносим эту последнюю фразу, повторяем ее не один раз и объясняем друг другу, что, наверно, у окружения Хорти хватило ума хорошо подготовиться в военном отношении. Ведь они всегда ссылались на то, что в должный момент армия… Да и военный приказ регента содержал намеки на какие-то распоряжения. Словом, они, наверно, подготовили переворот! Наверняка подготовили.
Все это мы объясняем друг другу и, чем больше повторяем, тем меньше верим собственным аргументам. Наши господствующие классы за 25 лет не сделали ничего, что служило бы интересам нации. Неужели именно сейчас они способны сделать это?!
Наступил вечер, за окном смолк гул улицы, город погрузился во мрак. По радио упрямо громыхают медные трубы оркестра, разнося по-немецки твердые, рваные звуки марша. Внезапно передача прерывается, и торжествующим голосом диктор объявляет: «Сейчас мы зачитаем военный приказ Ференца Салаши…»
В квартире, расположенной над нами, начинают кричать, прыгать, плясать так, что на нас сыплется штукатурка с потолка. А из громкоговорителя льются высокомерные фразы, выдающие преступное недомыслие и циничное предательство родины. Наверху над нами после каждого предложения беснуются все сильнее. Чем больше глупости, лжи и злобы в каждой фразе, тем больше разгорается торжество и веселье наверху. Кто же они, эти люди? Впрочем, все равно. Мы сидим у радио побледневшие, безмолвные, избегая смотреть друг на друга. Господи, да все это можно было предвидеть заранее!..
Стены как будто раздвинулись, и перед нами встал весь дом, весь город. Одни задыхаются от бессильного гнева, другие орут от восторга, беснуются, как у нас наверху…
Тихими обезлюдевшими темными улицами я пробираюсь домой. На улицах всюду стоят вооруженные немецкие патрули. Везде царит устрашающая тишина. Может быть, она такая же, как в любое другое время, но сейчас я за этой тишиной чувствую притаившуюся смерть, разрушение. Если бы звучали выстрелы, стрекотали автоматы и пулеметы, бухали орудия, это был бы знак жизни. Иногда откуда-то с юго-востока, видимо из района Кечкемета, осенний ветер доносит неясный гул. И это, наверно, единственный обнадеживающий сигнал в этот полный ужасных предчувствий вечер…
Утром все-таки раздался грохот орудийных выстрелов, застучали автоматы, то тут, то там зазвучали винтовочные выстрелы. Что-то все-таки произошло? Телефон молчит, нет передач по радио. Предрассветный туман клубится в воздухе. Отсюда, с вершины Холма роз, весь город представляется огромным молочного цвета облаком. Сейчас вот прогремел орудийный выстрел со стороны Крепостной горы, затем с востока, и одновременно разносится слышный на километр скрежет и лязг танковых гусениц. Кто стреляет и в кого?