– А вашей мудрости не пришло в голову, что я просто не хочу никуда с вами идти? И не обязана говорить «да»? Что мне само ваше общество НЕ приятно?
Какое-то время он просто смотрел на меня, и я поняла, что да, не приходило. Он даже не задумывался, что я могу не захотеть: его видеть, слышать, разговаривать с ним, куда-то идти. Он вампир, и потому всегда и всем желанен. В любом качестве, да хоть в каком качестве, лишь бы заметил.
– Что, когда в уютном кабинете вы рассуждали о моей неизлечимой генетической болезни, вы как-то не примерили ее результаты на себя? Не подумали, что вот конкретно вы не вызываете у меня ни любви, ни приязни, ни желания исполнять ваши прихоти? И как вы собираетесь мне помочь? Заставляя силой или шантажом беспрекословно себе подчиняться? И что, бездна вас забери, вы сделали с мамой? Вот просто влезли ей в голову и заставили увидеть мир таким, как вы рассказали? Это же отвратительно, омерзительно, грязно! Подло, наконец.
– А как еще, по-твоему, я должен был заставить ее сделать то, что мне нужно? И запомнить то, что я хочу? Вот в твою голову я влезть не могу, и что хорошего? Мы стоим и препираемся, даже не дойдя до автобусной остановки, а могли бы уже гулять по парку, наслаждаясь прекрасным солнечным днем.
– Но почему мы должны гулять по парку, если этого хочет только один из нас? Почему вы считаете своим правом заставлять маму что-то думать или делать? Это должно быть только ее решение, даже если оно неугодно вам!
– Видимо, потому, что, как любой вампир из благородной семьи, я воспитан в твердом убеждении, что в мире не должно существовать решений, не угодных лично мне.
– А бывают вампиры из неблагородной семьи? – не удержалась я. И по дрогнувшим уголкам его губ поняла, что попалась, что он сказал это специально, чтоб поймать на проявлении любопытства.
– Вампиры бывают всякие. Давай заключим перемирие, Лариса. Ты перестаешь злобно шипеть на каждое мое слово, а я расскажу тебе о вампирах все, о чем тебе придет в голову меня спросить. Даже то, о чем в книжках не пишут. – Он подмигнул мне, но тут же вновь стал серьезным. – Соглашайся, Лариса, вот просто так, ни за чем. Позволь себе хоть один день быть свободной. От себя самой, своих убеждений, представлений, памяти. Позволь себе просто быть.
– Все это красиво звучит, куратор. Но вы сами-то на такое способны?
– Ты мне, наверное, опять не поверишь или попросту не услышишь. Но правда в том, что ты – мой единственный шанс это узнать.
Я посмотрела на него, на синее-синее небо, на по-весеннему яркое солнышко. И согласилась.
– В парк? – спросила я его, как могла бы спросить Петьку, когда он предлагал мне сбежать с уроков.
– В парк, – с видимым облегчением согласился он, и улыбнулся, и протянул мне руку.
Так, держась за руки, мы вышли наконец к автобусной остановке и влезли в автобус, почти пустой по случаю воскресенья. И устроились на задней площадке, смотреть, как убегает из-под колес дорога. Он встал за моей спиной, ухватившись за поручень справа и слева от меня, оказавшись слишком близко, так, что на ухабах и поворотах нас прижимало друг к другу, но я не возражала, позволила себе не возражать.
«Пусть, – думала я, – пусть. И можно представить, что я еду гулять в парк с хорошим мальчиком Антоном. Даже если на самом деле он Анхен и вряд ли помнит те дни, когда он на самом деле был юным мальчиком, а не только хотел им казаться». Что делать, в восемнадцать лет каждой деве хочется, чтобы у нее был мальчик. Даже не всерьез, понарошку, на денек, но только бы был.
Парк был разбит почти в самом центре города, его массивные бронзовые ворота выходили на площадь возле здания Городской Управы. И потому неудивительно, что любой праздник, начинаясь на этой площади, плавно перетекал на длинные извилистые аллеи и многочисленные живописные лужайки. Я бывала в этом парке множество раз, и в шумные праздники, и в обычные выходные. В детстве родители возили меня сюда кататься на аттракционах, а в старших классах школы нам случалось прогуливать здесь уроки. Этот парк я действительно любила, и может, не так уж плохо, что он заставил меня сюда выбраться.
В последнее время, с головой уйдя в учебу, я нигде, кроме универа, не бывала, совсем не гуляла и ни с кем не встречалась. Школьные приятели рассеялись кто куда, обживаясь в новых местах и коллективах, моя лучшая подруга, с которой, мне казалось, век не расстанемся, навеки ушла на ту сторону Бездны, а в универе я не приживалась. Нет, я им не мешала, меня не сторонились, но и интересна я никому из них не была. В компанию меня не звали, и домой я обычно ездила в одиночестве.
Мы миновали массивные ворота и словно оставили город за спиной. Вековые дубы шелестели над нами последними засохшими листьями, центральная аллея, прямая и ровная, уходила, казалось, за горизонт. А солнце висело прямо над ней, отражаясь в многочисленных лужах, слепя глаза, заставляя забыть, что это осень, последний бал накануне долгой холодной зимы.