– Это официальная запись из архива клиники « Подсознания». Похоже, ваш друг свалился с неба, – снова засмеялся Стив.
– Пожалуйста, пойдем, – говорит мне Эфа. – Спасибо, Стив.
– Всегда пожалуйста, Эфа Элпис, почаще бы с такими просьбами, а то я тут от безделья скоро сам стану пациентом «Подсознания», – Стив повертел пальцем около виска и скосил глаза.
– Устройся на нормальную работу и почаще выходи на свежий воздух, – говорит Эфа.
– Ничего не могу поделать, такая уж у меня судьба, – вздыхая ответил он. – Или, как говорится, предназначение.
– Я знаю, – улыбаясь, говорит Эфа, – до встречи!
– Спасибо, Стив – говорю я, кивнув головой в знак благодарности.
– Да ладно! Проваливайте уже! – попрощался он.
Стальная дверь бункера Стива, щелкнув, закрылась.
– Только подумать, все это время я находился рядом с сумасшедшим убийцей, помогая ему воплощать в жизнь больные фантазии. И зачем я только согласился той ночью бежать с клиники вместе с ним? Бесполезное создание, ведомое идеями первого встречного психопата!
– Не нужно было нам сюда приходить, – говорит Эфа, успокаивая меня.
– Нет, нет! Все хорошо, правда! Теперь я знаю, что он ни перед чем не остановится, – я улыбнулся, пытаясь под улыбкой скрыть свою озадаченность.
– Послушай, – аккуратно говорит она. – Ты должен мне пообещать, что больше не станешь встречаться с Сомерсетом.
– Не нужно, Эфа! – ее просьба казалась мне неуместной.
– Нет, обещай мне, для меня это очень важно, понимаешь? – она смотрела на меня глазами ребенка, такой взгляд невозможно сделать принужденно. – Хотя бы первое время, пока не поймешь, что нужно делать дальше, пока не окрепнешь.
– Ну, хорошо, пока не окрепну, обещаю, – мне стало немного легче после того, как я понял, что кто-то беспокоится обо мне. – Пойдем, – добавил я.
На дворе стояла ночь. Мы шли по безлюдной аллее, освещенной старенькими желтыми фонарями, и молчали. Каждый из нас думал о своем, а, может быть, Эфа дала время подумать мне, выдерживая тишину безмолвием. Осиротевшие листья под ногами, прожившие отведенное им время в улыбке, наводили меня на мысли о ценности настоящего. Не важно, что будет, я узнал правду о Сомерсете, и на удивление спокойен.
– Смотри, – тихонько шепнула Эфа, взглянув на небо.
Ватные тучи, трескаясь от холода, медленно сыпались на землю маленькими клочками. Это был первый снег.
Глава одиннадцатая
Гостиница «Салитюд».
Номер 91.
Среди смятых разбросанных по паркету холстов лежал человек. За окном было темно, и лишь полоска тусклого мраморного света, жадно пробирающаяся между штор, освещала его лицо. Человек, потерявший имя в том мире, который не помнит, смотрел в маленькое зеркальце над люстрой. Он, молча, всматривался прямо в глубь моих глаз, я смотрел так же по ту сторону. «Как он оказался здесь? – подумал я про него. – С лицом, испачканным краской, испепеленный собственными надеждами на холодном арендованном полу?»
Я стал радушнее принимать одиночество. Весь этот бетонный пирог с начинкой человеческих лиц, слов и массового помешательства не принимался за желаемое. Там, за пределами моего прибежища, ходят нафаршированные мыслями Сомерсета люди, а я в темной комнатке ладонями прикрываю маленький огонек от их дыхания, веря в то, что, пока он не погас, есть шанс поджечь кого-то еще.
«Все самые гениальные решения приходят в тот момент, когда ты их не ждешь», – это слова Эфы.
Чуть больше месяца назад, когда мы возвращались от Стива, она попросила меня остаться у нее, чуть больше месяца назад я отказался, сказав, что мне лучше снять номер и хорошенько все обдумать. «Обдумывай, не обдумывай, все самые гениальные решения приходят в тот момент, когда ты их не ждешь. Поэтому, если ты хочешь понять, что тебе делать дальше, постарайся максимально отречься от своей проблемы – рисуй». Я только что узнал, что Сомерсет – обезумевший, непризнанный, самоназванный гений, мечтающий превратить жителей города в марионеток, и эта ситуация, мягко говоря, волновала меня, а Эфа дает мне совет рисовать. Как уж тут забыть о проблеме, когда все вокруг напоминает о ней.
Поселившись в гостинице и хорошо выспавшись, я проснулся в дурном настроении, больше всего мне хотелось купить холсты, краски и написать что-нибудь красивое. Мои желания потерпели крах. Все, что из меня выходило, – это нелепые абстракции, в которых я то и дело видел треснувшую маску Сомерсета. Я рвал и мял эти рисунки со всей ранее невиданной во мне злобой. Сомерсет стал частью моего мышления, которую мне не хотелось принимать.