Что было дальше, Андрей не помнит, ему показалось, что воздух, словно раскололся, он оглох и ослеп, но вскоре ощутил себя лежащим рядом со скамейкой. Перед ним лежало срубленное осколками деревцо, посаженное прошлой осенью. Ему подумалось, что он теперь никогда не узнает, принялось оно или нет? И он подивился, что в такой момент способен думать о пустяках. Ему показалось, что он очутился в каком-то искаженном пространстве, где все противоестественно серое, и не светит солнце, хотя солнце по-прежнему сияло на безоблачном небе. Тем поразительнее был контраст меж солнцем, светившем с небес и смертью, витавшей вокруг.
Голова кружилась, и мысли путались, и он никак не мог сосредоточиться, а ведь сейчас потерять голову, все равно, что потерять жизнь. Неподалеку дымилась неглубокая воронка от кассетного снаряда со смещением в сторону дома. И весь мир сузился до этого смещения, ‒ наклона взрытой земли, который натолкнул его на мысль, что надо бежать. Спасаться! Иначе всё, его больше не будет. Оглядевшись, он увидел бегущую к дому Машу.
Со всех сторон раздавались взрывы, но звук доносился издалека, словно кузнечный молот ударял где-то по наковальне. Наверное, повреждены барабанные перепонки, стерев кровь, струившуюся из уха, подумал он. И тут Андрея охватил страх, страх умереть этим светлым утром в нежных лучах восходящего солнца, и он, что есть сил, рванулся к дому, пригнувшись и сжавшись, ожидая удара, стегавшей во все стороны картечи.
Пока добежал до дома, взрывной волной его дважды валило с ног. Когда поднимался с земли второй раз, заметил бегущую впереди Машу. Наконец, они укрылись в спасительном погребе. Маша, обняв его, билась в рыданиях. Грохот разрывов реактивных снарядов здесь был тихим и напоминал игру на контрабасе. От этой игры дрожала земля.
Война с Россией, о которой восемь лет, не замолкая, твердили на Украине, началась.
Глава 7
Земля дрожала от ударов чудовищных молотов.
Такого интенсивного обстрела из реактивных установок залпового огня и самоходных орудий еще не было. Канонада началась с утра, а уже вечер. Выстрелы и разрывы звучат с механической неотвратимостью, и при неожиданных заминках, поневоле начинаешь ждать продолжения.
Андрей и Маша сидели в погребе на картошке в кромешной тьме. Сколько Андрей ни убеждал Машу, что стреляют не по ним, а по Чернигову, она плакала навзрыд, содрогаясь от каждого взрыва. Андрей понимал, что развязка приближается, и как было не догадаться, какова она будет. Стоит ракете или снаряду сойти с траектории и от дома останется куча дров, а что будет с ними, лучше не думать. Впрочем, я бывал в ситуациях и похуже, ‒ четыре раза женился, успокаивал он себя.
Когда в начале обстрела спускался в погреб, картечь кассетного снаряда пробила стеклопакет в окне. Раскаленная стальная таблетка обожгла волосы, пролетев над головой. Если б не наклонился открывать люк… Если бы да кабы! Если бы у бабушки были яйца, это была бы не бабушка, а дедушка. Вместе с тем, из случившегося можно извлечь и кое-что полезное, наподобие: «Ничто с утра так не проясняет голову, как попытка тебя убить». После этого, начинаешь думать, прежде чем что-то сделать, взвешивая каждый шаг.
Неужели эти нелюди когда-то были рождены женщиной, а не волчицей? В редкие минуты затишья, думал Андрей. Со стороны Чернигова доносилось хлопки выстрелов пушек бронетранспортеров и автоматные очереди. Из погреба они казались безобидно далеким треском. Неужели, это русские люди? Чем они отличаются от немецких фашистов? Ничем. И так же, как их предшественники, будут утверждать, что ни в чем не виноваты, а только выполняли приказ.
Сегодня 21 марта, сколько дней они днем и ночью обстреливают Чернигов? Очередной залп реактивных снарядов неожиданно проревел совсем рядом. Реактивная установка переместилась из Татарского леса, где они прячутся днем, и начала запускать ракеты прямо перед домом. Кто это, русские или украинцы? Неизвестно. И те, и другие, стреляют, прячась за домами местных жителей.
Стали раздаваться выстрелы в ответ. Череда разрывов снарядов приближается с интервалом в секунду между выстрелом и разрывом, и каждый следующий взрыв все ближе и ближе. С потолка что-то посыпалось, со стеллажа начали падать и разбиваться стеклянные банки. Казалось, этот кошмар будет продолжаться вечно. Реальность бывает страшнее самого жуткого кошмара. Но, это так, праздные рассуждения, когда нечего делать. А делать-то действительно нечего, но под такой аккомпанемент заниматься арифметикой сложно. Да и что считать, с 24 февраля, ни дня, ни ночи, не было без обстрелов. И сон их не берет, зверюг!
Взрывы грохотали совсем неподалеку, и Андрей хотел сказать Маше: «Хорошо, что снаряды падают близко, но не прямо на голову». И, не сказал, не надо глупых шуток и так, когда спускались в погреб, у Маши вырвалось в сердцах: «Если меня убьют в этой яме, я тебе этого никогда не забуду!». От понимания безумия происходящего, становится еще страшнее, что уж тут говорить об осознании нелепости своего положения и утрате собственного достоинства. Но самое страшное то, что ты никак не можешь на это повлиять, ты совершенно беспомощный, и ты, разумный человек находишься во власти говорящих обезьян.
Вдруг наступила полная тишина. Коса смерти отдыхала, дожидаясь пока ее снова наточат. И в этом, сжимающем горло безмолвии Андрей почуял подкрадывающееся зло. «Господи, спаси и сохрани», ‒ прошептал он, и впервые за время войны, перекрестился, ощутив всамделишный страх. Подумав, что утратил веру в Божественную справедливость и доброту. Он обнял Машу, почувствовав прилив нежности, понимая, что роднее ее нет никого на свете. Странно, все больше влюбляюсь в свою жену.
‒ Я тебя люблю, ‒ сказал Андрей. Никогда она не была так мила, как в этот миг.
‒ И я тебя. Больше жизни… ‒ голосом тише шелеста листьев, прошептала Маша.
Послышался нарастающий гул приближающегося реактивного самолета, и что-то с оглушительным грохотом лопнуло над головой. Все вокруг начало ходить ходуном от взрывов авиабомб. Сколько их было? Ни счесть! Андрею приходилось знавать страх, как и всем, но такого ужаса он не испытывал никогда. Маша уже не плакала, а только дрожала неуемной дрожью. Он пытался ее успокоить, но вместо слов, только икал.
Как долго это продолжалось, и когда кончилось, кто знает. Было тихо и от этой непривычной тишины сердце сжималось больше, чем от взрывов. В погребе было темно, а часы они впопыхах не взяли, и теперь не знали: уже утро или продолжается ночь. Сверху не доносилось ни звука, их окружала могильная тишина.
Андрей прислушивался к этой жуткой тишине с таким напряжением, что казалось, услыхал бы, как растет трава. Но ничего, кроме мерного гудения контрабаса, не услышал, ‒ опять поднялось кровяное давление, потому и пульсирует в голове контрабас. От избытка адреналина он дрожал всем телом, как голый на морозе. Тянулось ожидание, они ждали, неизвестно чего. Вернее, они ожидали, когда все начнется сначала, но было тихо. Андрей заставил себя подняться по лестнице и приподнял крышку люка. Через выбитое окно в кухню светило солнце, как ни в чем не бывало, громко чирикали воробьи.