— Ещё один акт, ты Червяков, как заместитель по техническим вопросам, должен быть наказан. Чтобы прекратить поток этих актов нужно принять крутые меры в отношении контролера.
— Но Любовь Михайловна на больничном, — пояснил Червяков.
Ему было чуть более тридцати, и он стремился удержаться в должности, которую совсем недавно получил. Для него, бывшего шофера, такое повышение — это стремительный взлет. Он старался во всём угодить Честнухину.
— Откуда известно, что она на самом деле болеет. Вот мы к ней сейчас неожиданно на квартиру нагрянем и выясним, так это или нет. Может она там водку с мужиками жрет. — Честнухин стиснул мелкие, крысиные зубы.
— Такого не может быть, — возразил Червяков. — Она порядочная.
— Заткнись! Все порядочные, когда мраком их жизнь покрыта, а когда мрак сорвешь, и всё попрет наружу. Если бы она акты не писала, у нас бы тоже замечаний не было.
— Но сбои были бы! — опять возразил Червяков.
— Ну и что, не зафиксированы, значит и нет их. Соображать нужно. От бумаги и зло исходит и польза. Премию хочешь получать? Вот и давай, крутись. Я когда в КПЗ работал, у меня один, тоже строптивый был. Я устроил ему тёмную и всё — шелковым стал, — выпучив глаза, заключил Честнухин.
— Так что, бить ее, что ли будем? — с шоферской прямолинейностью спросил Червяков, так и не поняв, что от него хотят.
— Да на хрена она нам нужна! — взъерепенился Честнухин. — Она и так скоро дуба врежет, но подтолкнуть ее к могиле поближе не грех. Она нам, сколько лет уже кровь портит?
— Не знаю, я первый год работаю.
— То-то! Я знаю, я тоже второй год тут работаю и всё это время она мне нервы портит. Акты в Москву шлет. Ладно, болтать меньше нужно, поехали.
Он вышел из-за стола и направился к двери.
— А я-то причем тут? — спросил рабочий (на предприятии никто не знал его фамилии, обращались по кличке Пошелтуда, которая прицепилась к нему из-за того, что он сам вечно говорил «Я пошел туда», не называя именно куда) и уставился на Честнухина.
— И ты, дармоед, заткнись. Весь день груши околачиваешь, так хоть сейчас полезное дело сделаешь.
Все трое вышли из здания, сели в «УАЗик». Выехали на главную улицу города. Честнухин назвал адрес шоферу.
Он был возбужден, как охотник, преследующий дичь. Мелкие, редкие зубы стиснуты, шея вытянута, глаза бегают из стороны в сторону. Он цепко просматривает улицу, вдруг тот человек, к которому они еду, окажется не дома, а на улице. Тогда операция сорвется.
Мимо проносились иномарки. С вожделенной завистью смотрел на них Честнухин. «Везёт людям, в таких машинах шикарных раскатывают, а тут!..» Он вздохнул, на лице его появился серый налет завести. Стиснув зубы, подумал про себя «Ничего, пройдет время, и я на собственной такой буду раскатывать».
Вот и улица Энергетиков, где жила Любовь Михайловна Кривошлыкова.
Машина въехала во двор, остановилась у одного из подъездов.
Честнухин выскочил из машины, поправил куртку, и, энергично махнув рукой спутникам, как это обычно делают оперативники, при захвате преступника, быстро побежал по лестнице вверх. Действительно, со стороны это походила на захват, кого-то, только не милицейскими силами, а гражданскими.
Остановившись у нужной двери, Честнухин прислушался. Кроме звуков включенного довольно громко радио, ничего не различил. «Всё слушает, всё слушает! — нервно подумал он. — Ты у меня дослушаешься! Землю будешь грызть! Я крутой в этих делах!»
Нажал на кнопку звонка. Тихо, там за дверью. Ещё раз нажал, более продолжительно и настойчиво. Какое-то шевеление. Усталые шаги по коридору. Щёлкнул замок, дверь открыла полная, высокая женщина с бледным, округлым лицом, в халате, накинутом на ночнушку (белый угол ночной рубашки выглядывал внизу) с клюшкой в руке.
— Мы к вам! — решительно сказал Честнухин, отодвинул рукой в сторону женщину и вошел в квартиру.
За ним последовали остальные.
Оторопевшая Любовь Михайловна не могла произнести и слово, так для нее всё было неожиданно. Она прошла вслед за тремя мужчинами, которые уже находились в самой большой, единственной комнате ее квартиры.
Хозяйке вдруг стало стыдно и за неубранную пастель, за лекарства, которые лежали на тумбочке, возле кровати, за беспорядок. Она ни кого не ждала. У нее постельный режим, естественно пастель не убрана, она отдыхала в ней.
— Как же вы так болеете, если ходите? — прокурорским тоном спросил Честнухин. — Я вынужден поставить вам прогул. А если вы уж болеете, тогда не пишите акты.