К концу рабочего дня Честнухин почувствовал во всём теле недомогание. Его ломало, как-то вытягивало, шумело в голове, будто внутрь ее налили шипящую газировку. «Что это со мной? — еще не испуганно и даже не с особой тревогой подумал он. — Вроде ничего не делал, а чувствую столетнюю усталость». Он не знал, какова эта «столетняя усталость», просто выражение само собой пришло в его голову.
— Может по рюмке пропустим в баре? — предложил он Бугрову, скучающему за рабочим столом.
— А что, это прекрасная идея, тем более, что мне не грех и опохмелиться. — ответил весело тот.
Быстро оделись, прошли длинный коридор офиса, вышли на улицу.
Чувствовался легкий морозец, было безветренно. Весь город выкрашен алым, закатным солнечным светом. Уже давно выбелило сопки у горизонта и в алых лучах солнца, они светились розово и возвышенно. Землю давно сковал мороз, кое-где на обочинах дорог серел снег.
Здание развлекательного центра находилось всего в нескольких метрах от служебного офиса Честнухина и Бугрова.
Из раздевалки сразу направились к стойке бара.
— Нам два по сто, — ласково, сокровенно заказал Бугров.
В этом заведении его все хорошо знали, ибо бывал он тут часто.
— Чего-то меня сегодня искручивает всего, — пожаловался Честнухин.
Может перед пургой? Сейчас выпьем и всё, как рукой снимет.
— Надеюсь на это. Лишь бы холодная водка была.
— Будет, — уверенно сказал Бугров. — Лёша, а водка у тебя холодная? Нам непременно холодную нужно, — обратился он к бармену.
— Конечно холодная! У нас только холодная и вкусная.
— А ты знаешь, как о водке сказал поэт Светлов «Водка бывает хорошая или очень хорошая!»
Все засмеялись. Бугров попросил нарезанный лимон и два бутерброда с ветчиной. Выпили, стали жевать бутерброды.
Честнухин был грустен, задумчив. Он прислушивался к себе, и чувствовал, что в нём происходит что-то необычное, болезненное.
— Не полегчало? — с той же веселостью, как и рассказывал о водке, спросил Бугров.
— Пока нет.
— Тогда еще по одной. И непременно полегчает.
Выпили. Опять бросили в рот по кругляшку лимона, зажевали кислоту бутербродом. Бугров хоть и пьянел быстро, но всегда крепко держался на ногах.
— Мне думается, что меня отравили, — сказал Честнухин.
— С чего ты взял? — удивился Бугров.
— Помнишь, я тебе рассказывал, что какого-то плода попробовал?
— Но ты ж выблевал его, — извиняюсь за крутое выражение, не за столом бы сказанное.
— После этого во мне всё и началось. Чувствую, ощущаю, но понять ни хрена ни могу.
— Сходи к врачу.
— Плевал я на этих коновалов. Тут, наверное, в больнице одни дураки собрались.
— Почему же, очень даже врачей-северян хвалят.
— Хвалить всё можно, но лучше ничего не хвалить, — буркнул раздраженно Честнухин.
Говорить им друг с другом было не о чем. Они надоели друг другу и встречались только потому, что вместе работали и были связаны многими неблаговидными делами и поступками.
— Не пропустить ли нам еще по одной! — весело предложил Бугров.
— Нет! Не могу! Мне стало хуже! — зло отрубил Честнухин. Соскочил на пол и пошел к выходу.
«Сволочь, опять не распалился! Всё время пьет на холяву. Вот и крутит его за жадность», — сердито подумал Бугров и тотчас заказал еще сто грамм водки.
В раздевалке Честнухин столкнулся с турком Кармалем.
Тот схватил его за рукав шубы, вытаращив глаза почти закричал:
— Делай дэвушка иначе очен горько будет!
— Сделана уже!
— Как зовется?
— Виктория!
— Сколькам лет?
— Девятнадцать и очень красивая.
— Чукочанка?
— Тебе-то какая разница, лишь бы дырка была!
— Нэт, нужен хороший секс. Буду платить и тэбе буду вновь платыт. Но гыляди, обман — жуткий дело.
Честнухин, наконец, освободился от турецкого специалиста и побежал по улице, трусливо оглядываясь, дрожа всем телом. Пробежав целый квартал, Честнухин остановился, чтобы перевести дыхание. Тут ему почудилось, что кто-то за ним бежит. По-заячьи, подпрыгнув на месте, Честнухин рванул далее. Пробежав еще квартал, он остановился в изнеможении, прижался к стене дома. Он дышал со свистом, в левом боку кололо. Такого раньше с ним не было. Прежде он был натренированным конвоиром, метким стрелком-милиционером, футболистом сборной УВД. Что ж теперь стряслось с ним? Он не мог найти ответа. Шёл, думал и ничего не понимал. «Сволочи, люди, мерзкие тараканы, это они мстят мне, преследуют меня, — озлобленно думал он. — Они мне и этот вонючий, отравленный светящийся плод подсунули. Но я его не ел, могу поклясться всем, что у меня есть. Я никогда эти вонючие плоды не вкушал. Это всё месть, месть, месть!»