Пока я разглядывал семейные портреты, в столовую вошел отец да Мосто. Это был утонченный аристократ, в высшей степени учтивый и одетый в безупречный костюм с галстуком в приглушенных тонах. Я читал, что он был одним из ведущих поборников восстановления Венецианской республики как независимого государства, отделенного от остальной Италии. Он был сепаратистом, или independista. Я спросил его об этом.
– Большинство людей не понимают, – произнес он, – что Венецианская республика на самом деле никогда не умирала. Когда к городу в тысяча семьсот девяносто седьмом году приблизилась наполеоновская армия, Большой совет в панике проголосовал за ликвидацию республики. Но голосование было незаконным, потому что число депутатов, принимавших решение, было недостаточным, кворум отсутствовал. Жестокость Наполеона и унизительная оккупация Венеции – это лишь составные части военной операции, а последовавшая за этим австрийская оккупация была не более чем военным захватом. Объединение Италии по результатам референдума тысяча восемьсот шестьдесят шестого года было неприкрытым позором, трюком савойской династии; бюллетени заполнялись заранее, полиция и карабинеры следили за людьми на избирательных участках. Это был стыд и позор.
– Но что возможно сделать сейчас? – спросил я.
– Мы надеемся привлечь к этому делу внимание Международного трибунала в Гааге, и я не знаю, что из этого получится, но битва будет нелегкой.
Мне, правда, показалось очень сомнительным, что трибунал посчитает себя вправе отменить объединение Италии, ставшее свершившимся фактом 130 лет назад, но граф да Мосто искренне на это надеялся.
– Как вы думаете, – спросил я, – если команда Франческо выиграет контракт на восстановление «Ла Фениче», то, возродив театр, восстановит ли она королевскую ложу, которую изначально сделали для Наполеона и которая позднее была воссоздана австрийцами?
– Последние пятьдесят лет, – добродушно улыбнулся граф, – большой золотой лев святого Марка украшает фронтон королевской ложи. Теперь это не наполеоновская королевская ложа и не австрийская. Она наша.
В борьбу за право провести реконструкцию «Ла Фениче» вступили шесть претендентов. Одна заявка, поданная Мадридской железнодорожной компанией, была отклонена сразу, потому что к ней не было приложено необходимое антимафиозное письмо в отношении одного из субподрядчиков. Антимафиозные письма представляли собой документы, удостоверенные полицией и подтверждавшие, что при проверке баз данных криминальной полиции у конкретной компании не были выявлены связи с мафией ни в прошлом, ни в настоящем. Несмотря на яростные протесты и уверения в том, что такое письмо было представлено, заявка железнодорожников была отвергнута. Осталось пять кандидатов.
Результаты конкурса были оглашены 2 июня 1997 года, через полтора года после пожара. Никого не удивило, что победителем была объявлена компания Аньелли «Импреджило»; «Хольцман – Романьоли» заняла второе место. Любопытно, однако, что подсчет баллов показал: план Альдо Росси был признан лучшим. «Импреджило» заработала больше пунктов за счет обещания закончить работу на два месяца раньше, чем «Хольцман – Романьоли», и по цене 15 миллионов долларов – на 4 миллиона меньше.
Несмотря на разочарование, Франческо да Мосто пребывал в хорошем настроении, когда я встретил его на улице несколько дней спустя.
– Проигравшие соискатели получили право оценить достоинства предложений соперников, опередивших их, – сказал он. – Поэтому я хочу взглянуть на предложение «Импреджило». Я как раз иду в префектуру. Не думаю, что мне разрешат пригласить кого-то еще, но если хотите пойти со мной, то прошу.
Я проводил да Мосто до префектуры, огромного дворца в стиле ренессанс, который официально назывался палаццо Корнер делла Ка-Гранде. У входа мы узнали, что, действительно, только один Франческо сможет ознакомиться с документами. Портье проводил его в хранилище на первом этаже, а я удовольствовался тем, что поднялся по лестнице и принялся осматривать величественные помещения этого средоточия государственной власти на Гранд-канале. Через полчаса мы снова встретились внизу. У Франческо было какое-то странное выражение лица. Я не мог понять, был ли он весел, озадачен, встревожен или рассержен.
– Ну и каков же оказался план «Импреджило»? – спросил я.
– Увидев его, я не поверил своим глазам, – ответил он. – Я подумал: «Это не может быть правдой!» Там ничего нет. Их заявка пуста.
Три недели спустя Кампо-Сан-Фантин ожила после почти полутора лет мрачной могильной тишины, в течение которых обугленный остов театра стоял как немой упрек всем проходящим мимо, как угнетающий символ безнадежности. По прошествии нескольких недель над «Ла Фениче» поднялись три башенных крана, непременных символа реставрации и обновления. Рабочие на построенных лесах укрепляли внешние стены театра. Вибрирующий стук отбойных молотков и шум землеройных машин говорили о том, что началась установка свай для нового фундамента.