Возрожденный в двадцатом веке карнавал, кажется, стал урезанной версией самого себя в прошлом. В отсутствие контекста всепроникающего декаданса и даже можно сказать развращенности он стал относительно благонравным праздником, памятником давно исчезнувшего исторического феномена.
– Но не все карнавальные вечера столь же благонравны, как этот, – заметила Роуз. – Я хочу сказать, что даже теперь карнавал иногда проявляет свою низменную суть.
– И где же проходит подобный карнавал? – спросил я.
– Одно такое место – это фестиваль эротической поэзии. Обычно его проводят на Кампо-Сан-Маурицио, где жил поэт восемнадцатого века Джорджио Баффо. Поэзию Баффо обычно стыдливо называют «безнравственной», хотя на самом деле она откровенно порнографическая!
Оркестр на первом этаже играл так громко, что выдавил из дворца всех, за исключением самых увлеченных танцоров, и вскоре мы уже стояли на пристани, ожидая водное такси.
Пока мы ждали, к пристани приблизилась гондола. Она медленно плыла в направлении Сан-Марко и несла на борту пассажиров, двух мужчин. Один был в огромном, косматом и растрепанном парике, черной меховой куртке, черных же лосинах и ярко-красной маске с длинным носом.
Костюм второго был куда более странным. На нем был блестящий красный парик или скорей головной убор в форме округлого конуса, спускавшегося от макушки головы на плечи во всю их ширину. Руки и туловище были свободно задрапированы розовой резиной, а каждое колено заключено в розовую сферу размером с добрую дыню. Смысл этого одеяния стал ясен, когда человек этот стал медленно вставать. Когда он встал, резиновая драпировка натянулась на теле. Изо рта свисала объемистая, похожая на удлиненную жемчужину, опаловая капля.
Женщина, стоявшая рядом со мной, сначала ахнула, а потом захихикала. Какой-то мужчина за моей спиной пробормотал: «Fantastico!»
Потом, когда гондола поравнялась с пристанью, встал второй пассажир, мужчина в черной куртке и косматом парике. Из прорезей своей ярко-красной маски он окинул взглядом каждого из нас, а затем жестом опытного эксгибициониста распахнул куртку, под которой мы увидели изумительно правдоподобную розовую копию больших половых губ из розового шелка.
– Ну вот это как раз то, что я называю карнавалом, – сказала Роуз.
Глава 7
Стекольная война
– Мой отец всегда был немногословен, – сказал Джино Сегузо, – а в последнее время он говорит еще меньше – даже с нами.
Эта беседа состоялась в июне. Архимед Сегузо по-прежнему практически не покидал фабрику, продолжая делать чаши и вазы в память о той ночи четырехмесячной давности, когда он стоял у окна своей спальни и смотрел на горящий театр «Ла Фениче». Джино пригласил меня в мастерскую Сегузо на Мурано, чтобы я смог посмотреть на коллекцию «Ла Фениче», которая теперь состояла уже из восьмидесяти предметов. Эта коллекция стала страстью Архимеда Сегузо.
Лихорадочное возбуждение, вызванное пожаром, значительно улеглось. К концу февраля прокурор Феличе Кассон снял обвинение в нарушении запрета на вход в театр с Вуди Аллена. (Несколько месяцев спустя мэр Каччари будет присутствовать на бракосочетании Вуди Аллена и Сун-И – на приватной церемонии в палаццо Кавалли, в здании венецианского муниципалитета.) Оркестр «Ла Фениче» дал свой первый после пожара концерт в соборе Сан-Марко, включив в программу произведение страсти, надежды и оптимизма: симфонию Густава Малера «Воскресение». Что касается восстановления, мэр Каччари открыл конкурс проектов. Такой подход отводил от Каччари обвинения в фаворитизме и взятках, но имел и свои недостатки: процесс подачи заявок, согласований и оценок мог растянуться по меньшей мере на год.
Одновременно театральная компания смогла найти временное пристанище для труппы, чтобы вовремя открыть сезон и избежать выплаты неустойки тысячам зрителей, забронировавшим и оплатившим билеты на спектакли очередного сезона. Новую сцену разместили под гигантским куполом шапито, устроенного на парковке острова Тронкетто, недалеко от въезда на мост, соединяющий остров с материком. Этот шатер, названный «Палафениче», со всеми своими шестью пиками стал выдающейся приметой венецианского горизонта, наглядным напоминанием о том, что настоящий «Ла Фениче» лежал в руинах.
Однако в мастерской Архимеда Сегузо оперный театр продолжал гореть. Он мерцал и блестел, крутился и завивался спиралями огня и дыма в изделиях великого стеклодува. Джино провел меня через выставочный зал в производственный цех. Держался он приветливо, доброжелательно и корректно. Джино было далеко за пятьдесят, он был тучен и совершенно лыс, если не считать венчика темных волос; одет он был в строгий деловой костюм. Мы остановились перед стеллажом, уставленным вазами, изображающими «Ла Фениче».