Разочарование Дэниела Кертиса Америкой было чувством, разделяемым в то время многими представителями его класса. Отчасти это было реакцией на социальные сдвиги, вызванные Гражданской войной, а отчасти тревожным ответом на прибытие первой волны иммигрантов из Ирландии, которые были так не похожи на давно укоренившихся тут переселенцев из Европы. Как бы то ни было, раздражение Дэниела Кертиса было вызвано недомыслием судьи Черчилля, который поставил свой багаж между ними. Для Кертиса было невыносимо услышать обвинение в отсутствии благородства от неотесанного грубияна.
Поселившись в Барбаро, Дэниел и Ариана вступили во владение дворцом, в течение четырехсот лет известным как центр гуманистических и интеллектуальных исканий – все то время, когда им владело семейство Барбаро. Представители этой семьи были истинными людьми Возрождения: учеными, философами, математиками, дипломатами, политиками, военачальниками, иерархами церкви и меценатами. Наиболее яркой и запоминающейся фигурой был живший в шестнадцатом веке Даниэле Барбаро, дипломат, философ, переводчик архитектурных трактатов Витрувия. Даниэле Барбаро нанял Андреа Палладио для строительства своей летней резиденции – виллы Барбаро в Мазере – и привлек Веронезе для создания фресок. Когда он задумал оставить потомкам свой портрет, его написал Тициан.
Палаццо Барбаро было исключительным достоянием семьи Барбаро до поражения и обнищания Венеции под властью Наполеона. Утратив значительную часть своего богатства, Барбаро поселились во флигеле дворца, а остальные помещения разделили на апартаменты. Когда последний представитель рода Барбаро умер в середине девятнадцатого века, дворец по очереди приобретали спекулянты, которые вынесли из него многие живописные полотна, резные мраморные фигуры, вывезли бесценную мебель, другие предметы интерьера и выставили их на аукцион.
Спасителями дворца стали Дэниел и Ариана Кертис. Они заменили полусгнившие деревянные конструкции, привели в порядок потрескавшуюся штукатурку, восстановили фрески и роспись. Создав в Барбаро свой собственный культурный салон, они оживили его гуманистический дух. При Кертисах, игравших роль гостеприимных хозяев для художников, писателей и музыкантов, палаццо Барбаро стало считаться наиболее важным американским форпостом в Венеции, если не во всей Италии. Так случилось не в последнюю очередь благодаря влиянию серого кардинала, выдающегося человека, который всегда оставался в тени, а именно Чарльза Элиота Нортона, соученика Дэниела Кертиса по Гарварду. Один из первых американских ценителей итальянского искусства, Нортон был другом и литературным душеприказчиком Джона Раскина и Томаса Карлейля, переводчиком «Божественной комедии» Данте, основателем журнала «Нэйшн», учителем Бернарда Беренсона и Ральфа Кертиса, другом и наставником Генри Джеймса, Изабеллы Стюарт Гарднер и других из кружка Барбаро. (На лекции профессора Нортона в январе 1876 года Ральф Кертис передал одному из студентов записку с приглашением после лекции прийти к его другу; они собирались начать выпуск юмористического студенческого журнала на манер «Панча». Спустя несколько недель Ральф и шесть его товарищей издали первый номер «Гарвардского памфлета».)
Явной и очевидной преданностью палаццо Барбаро и энергичной поддержкой художников и искусств Кертисы немало способствовали распространению в Венеции духа доброжелательности, который был так силен, что передался и следующим поколениям. Альберто Франкетти, семья которого когда-то владела дворцом, расположенным по соседству с палаццо Барбаро, вспоминал, что в его детстве и юности, когда Дэниела и Арианы уже не было в живых, к семейству Кертис продолжали относиться с восхищением и благодарностью.
– Надо понимать, – говорил Франкетти, – что они приехали в Венецию в самый тяжелый период ее истории, когда жители города погрузились в бездну нищеты и отчаяния. Кертисы стали лучом света в Венеции, переживавшей темные времена. Они сделали нечто большее, чем просто восстановление дворца Барбаро, они возвеличили его, и именно этим заслужили неувядающую любовь всей Венеции. Сегодня мы думаем о Кертисах как о части нашей истории, а для иностранцев это редкая честь. Они не венецианцы, но мы не считаем их экспатриантами. Они уникальны.