Друзья Ольги, уже и без того начавшие подозревать неладное, сильно встревожились, когда обнаружилось исчезновение документов. Несколько человек позвонили Мэри де Рахевильц, умоляя ее быстро приехать в Венецию и выяснить, что происходит. Вместо Мэри приехали Борис и Вальтер де Рахевильц, они попросили Ольгу показать им документы об учреждении фонда. Ольга сказала, что никаких документов у нее нет; все они у Джейн Райлендс. Когда Борис и Вальтер наконец прочли документы, они поняли, что натворила Ольга. В конце концов, это поняла и она сама. Кристоферу Кули она просто сказала: «Какая же я была дура! Какая дура!»
Поняв, что учреждение фонда стало инструментом, с помощью которого мать, по существу, лишила ее наследства, Мэри де Рахевильц бросилась искать помощи у своих венецианских друзей. Одной из тех, к кому она обратилась, стала Лизелотта Хёхс, австрийская художница, жившая близ мастерской по изготовлению гондол в Сан-Тровазо, недалеко от дома Ольги. Лизелотта и ее покойный муж, адвокат Джорджио Манера, были дружны с Ольгой и Паундом; у них была традиция: каждый год они приглашали Ольгу и Паунда на рождественский ужин. После смерти Паунда Ольга высказала пожелание создать в Венеции фонд, посвященный памяти Паунда, и Лизелотта попыталась ей помочь. Она сопровождала Ольгу на встречу с главой фонда Чини, а затем уже сама от имени Ольги встретилась с руководителями библиотеки Марчиана и владельцами палаццо Грасси. Но в то время ей не удалось заручиться их поддержкой.
Мэри отдала Лизелотте копии юридических документов фонда, и то, что она в них увидела, воспламенило ее. Мне сказали, что копии до сих пор у нее, и, когда я позвонил Лизелотте, она пригласила меня к себе, чтобы показать документы.
Мы сидели в гостиной, большой студии с высоким потолком и застекленной на северный манер крышей. Лизелотта была воплощением страстной валькирии с горящими глазами и длинными, спадающими на спину белокурыми волосами.
– Мэри не знала, что делать, – сказала Лизелотта, – и умоляла помочь ей найти адвоката. Ольга всегда хотела, чтобы правление фонда находилось в Венеции и чтобы занимался его делами Вальтер, ее любимец.
Лизелотта дала мне документы о регистрации фонда. Составлены они были на английском языке. Фонд был зарегистрирован как некоммерческая организация 17 декабря 1986 года в Огайо. Штаб-квартира располагалась в Кливленде, а не в Венеции.
– Почему в Огайо? – спросил я.
– Хороший вопрос, – ответила Лизелотта.
Я вспомнил, что Джейн была родом из Огайо. Ольга же родилась в Янгстауне, но не жила в Огайо уже более восьмидесяти лет на момент составления документа.
Фонд имел трех сотрудников: Ольгу Радж как президента, Джейн Райлендс как вице-президента и одного кливлендского юриста как секретаря. Согласно внутренним правилам фонда, все вопросы решались голосованием, причем решения могли приниматься простым большинством – два любых голоса перевешивали третий. Это означало, что с самого начала Ольга уступала контроль над фондом Джейн Райлендс и какому-то кливлендскому адвокату, хотя ни Джейн, ни этот адвокат никогда в жизни в глаза не видели Эзру Паунда и ничего не знали ни о его жизни, ни о его творчестве.
Затем Лизелотта вручила мне договор между Ольгой и фондом; этот документ был составлен на итальянском языке; в нем утверждалось, что Ольга жертвует свой дом фонду без всякой компенсации, безвозмездно. На момент подписания этого договора Ольге было девяносто два года.
После этого Лизелотта дала мне ознакомиться со вторым договором. Согласно этому документу Ольга соглашалась продать фонду все ее «книги, рукописи, дневники, частную переписку, газетные вырезки, расписки, документы любого рода, рисунки, книги и альбомы рисунков и набросков, фотографии, магнитофонные записи и кассеты, а также любые предметы, которые, возможно, добавятся к собранию до ее смерти» – все за сумму 15 миллионов лир, или за семь тысяч долларов, каковые, согласно тому же договору, Ольга уже получила.
Смысл этого договора был предельно ясен. За какую-то жалкую сумму Ольга продала не только свою переписку с Эзрой Паундом – плод пятидесяти лет, – она продала письма к ней самой и к Паунду от Т. С. Элиота, Сэмюэла Беккета, Э. Э. Каммингса, Г. Л. Менкена, Марианны Мур, Роберта Лоуэлла, Арчибальда Маклиша, Уильяма Карлоса Уильямса, Форда Мэдокса Форда и других выдающихся литераторов, а также черновики «Песен», книги с заметками на полях, сделанными Паундом, а также первые издания книг, презентованных Паунду их авторами с дарственными надписями. Общая стоимость этой коллекции достигала, возможно, одного миллиона долларов – таковы были в то время рыночные цены на паундиану. Каждая вещь сама по себе могла стоить дороже, чем весь лот целиком. Наиболее ценными были записные книжки скульптора Анри Годье-Бжески, зачинателя – помимо Паунда – движения вортицизма. Годье-Бжеска погиб во время Первой мировой войны в возрасте двадцати четырех лет, что сделало его записные книжки еще более ценными.