У Джейн была странная способность отчуждать от себя людей. Образовались два лагеря: люди, настроенные против Райлендсов, и сами Райлендсы. Группы поддержки у них не было».
Винсент Купер, молодой американский художник, однажды спросил Джейн Райлендс, почему многие так ее не любят. «Я просто воспламеняю в людях вражду, – ответила она. – Сама не знаю почему. Наверное, я не слишком утонченная, но я и не притворяюсь нежным детским мылом». По мнению Купера, «миссис Райлендс мало или совсем не считалась со старыми друзьями Ольги, многие из которых знали и Паунда. Для нее все они были не более чем бесполезными и докучливыми персонажами, от которых надо было избавиться без особых материальных затрат. Однако я считал, что стремление миссис Райлендс сохранить дом и все, что в нем было, совершенно искренним».
Эта забота, несомненно искренняя, не была полностью альтруистической. В тот момент Джейн Райлендс была близка к овладению книгами и документами Ольги, поэтому любое воровство у Ольги можно было считать воровством у самой Джейн Райлендс.
Как человек, разбирающийся в литературе, Джейн высоко ценила родство Филиппа с его дядей, Кембриджским доном Дэйди Райлендсом, а через Дэйди его связь с группой Блумсбери и половиной литературной Англии. Для того чтоб почтить и сделать публичной эту связь, она заказала Джулиану Барроу – английскому художнику, жившему в студии Джона Сингера Сарджента в доме 33 по Тайт-стрит в Лондоне, – портрет Дэйди в его квартире в Королевском колледже. Когда портрет был окончен, Джейн попросила вписать в него изображение Филиппа. Мне удалось дозвониться до Барроу, и он признался, что пришел в ужас от этого предложения и вежливо отказался. «Я сказал ей, что это было бы… отвлекающей деталью».
Восхождение Филиппа Райлендса до уровня администратора Собрания Пегги Гуггенхайм сопровождалось ворчливыми комментариями, а по существу – жалобами на то, что как специалист по Возрождению он едва ли мог быть хранителем галереи современного искусства. Слышался также ропот относительно того, что Джейн добилась для Филиппа места, которое предназначалось Джону Хонсбину. Однако, если верить Мессеру, Пегги никогда не выказывала никаких предпочтений относительно того, кто будет руководить музеем после ее смерти. Она не говорила ни о Джоне Хонсбине, ни о Филиппе Райлендсе. Назначение Филиппа не вызвало практически никакого резонанса.
Когда почти десять лет спустя всплыло щекотливое недоразумение с Ольгой Радж, многие заново переосмыслили связь Райлендсов с Пегги Гуггенхайм. Некоторые подумали, что смогли уловить закономерность, серийное обхаживание престарелых в Дорсодуро: сначала сэр Эшли и леди Кларк, потом Пегги, потом Ольга.
Мэри Лора Гиббс назвала это «избирательной геронтофилией». «До этого дела с Радж, – сказала она, – я бы стала защищать Джейн и Филиппа от любой критики относительно их намерений в отношении Пегги. Они были очень добры к ней, особенно Джейн. Но когда все это снова повторилось с Ольгой Радж, я задумалась». Обдумав все происшедшее, Мэри Лора Гиббс вспомнила, что в какой-то момент Ольга начала вслух высказывать недовольство вмешательством Джейн. «Ольга походя делала довольно смутные негативные замечания, например: “Мне бы хотелось показать вам одно музыкальное произведение, но Джейн Райлендс куда-то убрала всю музыку”. Ольга стала подозрительной и явно испытывала сильный дискомфорт».
Когда вскрылась махинация с фондом, друзья Ольги принялись от ее имени писать и звонить в разные инстанции. Джоан Фицджеральд, чья поддержка Джейн и Филиппа давно сошла на нет, позвонила американскому послу в Риме Максвеллу Рэббу. Тот ознакомился с сутью дела и ответил: «Кажется, у Джейн и Филиппа Райлендс много друзей».
Джеймс Лафлин, учредитель «Новых направлений», человек, издававший Паунда с тридцатых годов, попытался надавить на Джейн Райлендс с противоположного берега Атлантики.
– Было дьявольски трудно избавиться от этой женщины! – проревел он в телефонную трубку, когда я дозвонился ему в Коннектикут. – Это вообще было не ее дело! Дональду Гэллапу потребовалось тридцать пять лет тяжкого труда, начатого в сорок седьмом году, чтобы собрать архивы Паунда для библиотеки Бейнеке в Йельском университете. Гэллап был директором. Он выискивал документы по всему миру, имел дело с пятью адвокатскими конторами и с бесчисленными взаимными исками двух семей Паунда, которые пытались разобраться, кому чем владеть. Йельский университет получил в шестьдесят шестом году от Мэри пятнадцать коробок с бумагами Паунда, но этим коробкам пришлось семь лет простоять в подвале нераскрытыми, до тех пор, пока не закончились все суды. Бьюсь об заклад, миссис Райлендс не имела об этом ни малейшего понятия!