Теперь позвольте мне сказать вам еще кое-что, о чем она, вероятно, тоже не знала: в сороковом году Паунд написал завещание, в котором оставил все свое имущество Мэри. Книги, собственность – все. Но так как он не оформил свою волю в итальянском суде, когда она была записана, то технически она не имела юридической силы, несмотря на то что в дальнейшем он не раз письменно ее подтверждал. После того как Паунда освободили из больницы Святой Елизаветы, Дороти была назначена американскими властями единственным легальным опекуном Паунда. Без подписи Дороти Паунд не мог составить новое завещание, а Дороти просто отказалась подписать завещание сорокового года. Они с Омаром наняли адвокатов. Мэри пришлось принять неизбежное, и она сама наняла адвоката; все кончилось разделом имущества с Омаром. Потом, после всего этого, невесть откуда возникает эта женщина Райлендс, не имеющая никакого права выступать от имени Паунда. Она влезла в это дело целиком и полностью и причинила новые страдания и вовлекла в дополнительные расходы семью, которая и без того претерпела за десятки лет множество потрясений.
Давление, сыгравшее решающую роль, осуществили попечители фонда Гуггенхайма в Нью-Йорке, контролирующей инстанции. Одним из попечителей был Джим Шервуд, владелец отеля «Чиприани».
– С точки зрения Джейн и Филиппа, – сказал мне Шервуд, – они спасали архив Ольги. С точки зрения венецианцев, они пытались его украсть. Дело фонда Эзры Паунда рассматривалось на встрече совета директоров в Нью-Йорке. Попечители были обеспокоены тем, что противоречия могут выплыть наружу и стать причиной многих трудностей для музея. Более того, Питер Лоусон-Джонсон, председатель совета и двоюродный брат Пегги, понимал, что из-за антисемитизма Паунда участие Джейн выглядело двусмысленным в свете ее связи с музеем Гуггенхайма через Филиппа. Совет попечителей предложил Филиппу выбрать между фондом Эзры Паунда и его ролью в музее.
Я подумал, что теперь настало время снова поговорить с Филиппом и Джейн Райлендс. Я дозвонился Филиппу в его офис в музее Гуггенхайма. Учитывая число людей, с которыми я уже обсуждал тему фонда, меня нисколько не удивила его реакция на простое упоминание моего имени.
– Нас не интересует разговор с вами!
– Я хочу задать вам несколько вопросов.
– Мне неинтересно слушать ваши вопросы.
– Эти вопросы касаются фонда Эзры Паунда.
– Мне очень мало известно о фонде Эзры Паунда, а кроме того, у нас есть договоренность с Мэри де Рахевильц не говорить с вами о фонде.
– Тогда, чтобы быть честным с вами и Джейн, я пришлю вам вопросы в письменном виде, тогда вы, по крайней мере, сможете мне ответить.
– Я буду рассматривать отправление мне письменных вопросов как вмешательство в частную жизнь! Мы не готовы к судилищу прессы.
– Это не входит в мои намерения.
– Как бы то ни было, это всего лишь сплетни!
– Нет, – возразил я, – это не сплетни.
– Но что это в таком случае?
– Это история. Когда вы соприкасаетесь со знаменитыми людьми, что, как мне кажется, очень нравится делать вам и Джейн, вы становитесь частью их истории.
Мэри де Рахевильц оказалась более приветливой, когда я позвонил ей в Брунненбургский замок. Но и она очень неохотно говорила о фонде Эзры Паунда.
– Я была сильно смущена, когда произошел этот эпизод с Райлендсами, – сказала она. – Они очень милые люди. Они много лет были чрезвычайно добры к моей матери. Они избавили меня от многих волнений и тревоги.
– Вы все договорились не обсуждать со мной фонд Эзры Паунда? – спросил я.
– Нет, – ответила Мэри, – но нам не разрешено говорить с кем бы то ни было об условиях соглашения с Йелем.
– Почему?
– Нас обязали подписать заявление о том, что мы сохраним в тайне условия. На этом настояла Джейн Райлендс. Мы также обязались не предпринимать юридических действий против Джейн, фонда Эзры Паунда или Йельского университета; такое же обязательство они взяли на себя в отношении нас.
– Джейн получила какие-то деньги от Йельского университета?
– Нам об этом никогда не говорили. Это было частью соглашения. Джейн Райлендс, со своей стороны, ничего не знает о нашей части соглашения.
– Вы получили какие-то деньги?
– Конечно, но для нас это скорее была финансовая потеря. На свободном рынке мы получили бы в десять раз больше, чем нам заплатил Йель за документы отца.