– И что все это значит? – спросил я.
Вальтер пожал плечами.
– Я уверен, что эту записку написала Джейн Райлендс. Думаю, это свидетельствует об умственных нарушениях у бабушки и о предосторожности, предпринятой Джейн после того, как начали циркулировать неприятные для нее слухи.
Он снова положил листок бумаги в прозрачный пластиковый файл.
– Иногда Джейн принималась заниматься тем, что не имело никакого отношения к фонду, – продолжил Вальтер. – Бабушке принадлежали две значительные картины – Фернана Леже и Макса Эрнста. Джейн забрала их в музей Гуггенхайма для изготовления рам, как она, во всяком случае, сказала, и для сохранения. Когда мы попросили Джейн вернуть картины, ей потребовалось для этого несколько месяцев, причем она вернула их без рам.
– Вы когда-нибудь спрашивали Джейн, зачем ей все это было надо? – спросил я.
– Да, – ответила Мэри, – и она сказала, что у нее в этом деле чисто деловой интерес. Она говорила об учреждении библиотек Эзры Паунда в крупных городах мира. Там предполагалось проводить симпозиумы, конференции, публикации.
– Об этом она говорила несколько раз, – добавил Вальтер, – о том, что она занялась этим из чисто делового интереса.
– Почему вы не подали иск о признании вашей бабушки недееспособной, а договоров недействительными?
– Нам сказали, что единственным способом аннулировать договоры было возбуждение уголовного дела, – ответил Вальтер. – Нам пришлось бы выдвинуть обвинение в мошенничестве, или circonvenzione d’incapace, что означает «обман инвалида», но к этому мы были не готовы. Кроме того, нам сказали, что ни один венецианский адвокат не возьмется за дело против другого венецианского адвоката или нотариуса. Нам пришлось бы искать адвоката в Милане или Риме.
Вальтер, закрыв папку, отодвинул ее в сторону.
– Хорошо, – сказал я, – но, несмотря на все произошедшее, Джейн и Филипп, как мне кажется, сохранили самые нежные воспоминания об Ольге Радж. У них даже есть ее портрет.
– Вот как? – Мэри, казалось, была искренне удивлена. – И где же он?
– Висит у них в квартире, – ответил я.
– Мне хотелось бы знать, кто за него заплатил.
– Полагаю, его заказала и оплатила сама Джейн, – сказал я.
Улыбка Мэри стала сардонической.
– Все же мне очень хочется знать, кто за него заплатил.
Вернувшись ненадолго в Соединенные Штаты, я целый день провел в библиотеке Бейнеке в Нью-Хейвене. Там я нашел бумаги Ольги Радж, упакованные в 208 коробок, занимавших 108 футов полок. Я прочел десятки писем и других документов, и каждый из них позволял мне заглянуть в мир Эзры Паунда и Ольги Радж.
Одно письмо оказалось интересным своей ироничностью. Оно был от Мэри из Брунненбурга к Ольге в Венецию. Написано оно было в августе 1959 года. Учащиеся и ученые приезжали в замок, охотясь за бумагами Паунда, как «свиньи за трюфелями». Мэри это не на шутку тревожило, и она написала матери. «Прошлой ночью перечитала “Письма Асперна”. Боже, мне хочется развести большой костер и сжечь все документы до единого».
Почти тридцать лет спустя, 24 февраля 1988 года, Мэри снова писала Ольге из Брунненбурга:
Дорогая мама!
Ты просила меня «изложить это в письменном виде». Время дорого, поэтому постараюсь быть краткой: ликвидируй свой «фонд», сделай так, чтобы единственное место, которое мы можем называть домом, было сохранено за дочерью, двумя внуками, четырьмя правнуками того, чьи фотографии ты свято хранишь при себе. Если ты хочешь доверить все «технические детали» Вальтеру, то я уверена, что он с готовностью возьмет на себя эту ответственность. Сейчас же ты поддерживаешь огонь в очаге, который не принадлежит тебе.
С любовью,
Мэри.
Самым любопытным открытием, какое я сделал в библиотеке, стало не то, что я прочитал, а то, что мне не разрешили прочесть. В открытом доступе находилось содержимое всех 208 коробок, за исключением одной – коробки номер 156, документы которой были «закрыты» до 2016 года. В коробке номер 156 находились документы фонда Эзры Паунда.
Мне хотелось спросить Джейн Райлендс, что содержалось в опечатанной коробке и почему она была опечатана. Был еще целый ряд вопросов, которые я с удовольствием бы ей задал, но, так как Филипп предупредил меня, что даже направление письменных вопросов будет расценено как вмешательство в частную жизнь, я сдержал свое желание. Вместо этого я позвонил директору библиотеки Бейнеке Ральфу Франклину и спросил его, почему эта коробка, единственная из всех, была опечатана.