Фэд
Кретин.
Еду принес, а поесть Птице не дал, усыпил, потому что в голове — полный кавардак и ни единой здравой мысли, как теперь со всем этим жить и что делать. У меня никогда не было таких проблем, клянусь Саджей. Женщины для меня — вопрос решенный. Отношения с ними частенько сводились к банальной механике, я бы даже сказал — к примитивному траху на пару-тройку раз.
Никаких дополнительных функций барышни не выполняли, ничего не требовали. Каждая из них, оставляя трусики на ковре или в ванной и ложась со мной в одну койку, знала: это временно. Это мираж единения, который развеется с рассветом.
Их в моей постели побывало достаточно, чтобы свыкнуться с мыслью, что утром вторая половина окажется пуста не потому, что они бежали от меня, как от чумы, а потому, что я сам так хотел.
Разумеется, были и те, кто мнил себя «особенными». Это отдельная каста наивных дурочек, которые искренне верили, что могут перевоспитать зрелого, утвердившегося в своих взглядах человека. Их было мало, но проблем такие доставляли больше всего, играя на публике оскорбленную невинность, чью жертвенность не оценили по достоинству.
А тут, блядь, все кувырком!
Вцепившись пальцами в волосы, я сидел на краю постели и посматривал на Флоренс так, будто впервые ее видел. В каком-то смысле — так и было. Я впервые допустил мысль, что она — посланница Саджи, призванная наказать меня за все, мать ее, грехи, изувечить мой привычный мир, растоптать меня, а потом выбросить тело в пустыне диким псам, в отместку за все мои похождения.
Шутка ли, мне уже казалось, что Канарейка — бессмертная!
С толикой стыда я вспоминал ее первое задание и свою жестокость. Она ведь могла умереть там, но вернулась с триумфом, неся известие о благополучном завершении миссии как знамя и немой укор моему недоверию.
И она всегда держалась до последнего, даже если не было сил терпеть. Потому что верила, искренне и без фальши, что уж я-то ее точно не брошу.
Верила, что вернется ко мне, где бы ни была.
И я ни капли не врал, говоря, что ей было бы лучше, если меня не станет. Что я могу ей дать, кроме токсичного, ублюдского характера, сдобренного цинизмом?
Флоренс так молода, она захочет детей, нормальных отношений, а я…
Шутка ли, разница в тридцать лет — это вам не игрушки.
Где-то внутри отчаянно скребся голосок, от которого я не мог спрятаться. Писклявый и надоедливый глас здравого смысла.
Если она выбрала меня, то приняв ее метку я смогу иметь детей. С обычными женщинами было проще: они не могли от меня понести.
Флоренс очень даже может.
С ней я мог стать отцом. Слово-то какое…отец. У меня мог быть сын. Или дочь. Или…
И эта мысль возводила мою паранойю в максимальную степень.
И пугала до усрачки.
Наклонившись, я сгреб Канарейку в охапку. Она бы не проснулась, даже если бы я стрелял у нее над ухом, так что опасаться было нечего. Я хотел запомнить ее всю: каждый изгиб, надышаться ее запахом, который не забила даже вездесущая лаванда. Теперь я знал, что это никакие не духи.
Прижимая девушку к груди до хруста в ребрах, я жадно впитывал ее тепло и сонную мягкость, скользил пальцами по шелковистой коже шеи и не решался опустить взгляд вниз. Халатик совсем размотался, обнажив хрупкое тело, отчего я чувствовал себя непривычно зажато, будто впервые голую женщину вижу.
— Что мне делать, Птица? Я ведь совсем-совсем не рыцарь на белом коне.
Розоватые губы разомкнулись, и Флоренс сладко вздохнула, потягиваясь во сне, как сытая кошка.
— Магистр… — пролепетала она и снова затихла.
— Когда-нибудь ты будешь называть меня по имени, — прошептал я, прижимаясь губами к ее виску.
Я должен идти. Немедленно.
И все хорошенько обдумать.
Об ноги потерся енот и, ухватив меня за штанину, заглянул в глаза. Он-то все прекрасно понимал, но я не мог с бухты-барахты принимать какие-то решения. Тем более обстановка совершенно не располагала, а впереди ждал очередной полет и возможная смерть.
— Сторожи, — приказал я и указал на Флоренс, а сам направился к двери.
Нужно было перемолвиться парой слов с «Цикутой».
***
— Привет, мясной пирожок, я-то думала ты со своей женщиной остался развлекаться, — ехидно протянул корабль.
— Не до развлечений, если честно, — развалившись в кресле пилота, я закинул руки за голову и уставился в потолок. — Давай на чистоту. Что тебе известно? Ты — телепат. А значит, не могла отказать себе в удовольствии покопаться в чужих головах.