Ужас, который я испытывала внутри этой «фабрики страха», накатил с такой силой, что воздух застрял в горле.
— Детка, расслабься, — голос «Цикуты» едва пробился через черную вязкую пелену паники, стиснувшую меня со всех сторон. — Он не причинит вам вреда, я даю слово.
Не причинит вреда?! Он мучал меня часами, подчиняясь приказам какого-то фанатика! Вытаскивал из самых дальних уголков памяти вещи, которые я бы предпочла навсегда забыть, а теперь я должна снова довериться этому… этому существу?!
Все эти слова были готовы слететь с языка в одном раскаленном добела порыве слепой ярости. Хотелось вскочить с места и бежать куда глаза глядят, только бы не видеть эту штуку, способную перетряхнуть всю мою жизнь, поставить ее с ног на голову и бросить меня уничтоженной.
Как сквозь плотную вату, я почувствовала прикосновение к руке и услышала голос Флоренс. Тихий, но твердый, точно сталь клинка.
— Если ты боишься, то я могу пойти одна, — в ее глазах плескалось неподдельное беспокойство, и мне стало бесконечно стыдно за собственную слабость. Девчонка такая молодая, маленькая, а я…
Тоже мне, воин! Север бы меня за подобную трусость прилюдно стыдил. Провел бы перед дозором и рассказал, как я испугалась каких-то кошмарных снов.
А Герант? Он же тоже все это чувствует, понимает. Я совсем недавно самонадеянно распиналась, что способна справиться с проблемой, а сейчас пасую перед первым же препятствием. Он не будет воспринимать всерьез ни одно мое слово после такого.
От собственной слабости стало мерзко, будто я окунулась в холодную вязкую грязь.
Расправив плечи, я вскинула голову и мягко сжала руку Флоренс в ответ.
— Пойдем вместе. Мы с тобой уже вроде как сработались, правда? — переведя взгляд на Фэда, я впервые поняла, что магистр нервничает. И в его душе происходит яростная борьба между «не отпущу» и «должен это сделать».
Это так явственно проступило на его лице, всего на секунду, что мне стало искренне больно за этого человека, вынужденного принимать подобные решения.
Впрочем, Флоренс было не удержать. Ее решительности хватило бы и на десяток человек.
— Правда, — она кивнула, и мы обе повернулись к кубу.
— Помни, ты дала слово, — сказал магистр.
— Я ничего не забываю, пирожок, — хихикнула «Цикута». — Как и ты.
Фэд сердито цыкнул, но ничего не ответил.
— Просыпайся, старый друг! Пора покопаться в головах этих двух очаровашек.
Куб недовольно заворчал и, как мне показалось, обреченно вздохнул.
— Как прикажешь, вольная птица, — ответил он. — Но эта рыжая бестия совсем невкусная!
— Потерпишь, — хмыкнула я, устраиваясь в кресле, — попробуешь залезть слишком глубоко — и я вырву тебя с корнем.
— Вам, людям, только бы рвать, — проворчала «Цикута». — Садитесь и наслаждайтесь!
Я заметила, что Фэд осторожно сжал ладонь Флоренс в руке и что-то прошептал. Тихо, одними губами, только для нее одной. Девочка ответила слабой улыбкой и кивнула.
А через секунду всем моим вниманием завладел Герант. Желтые глаза смотрели взволнованно, пробираясь до самых темных глубин моей души.
— Если что — мы вас вытащим.
Я погладила его по щеке, пытаясь хоть как-то успокоить.
— Все будет нормально.
Мои слова его не убедили, но вольный попытался сделать вид, что поверил. Уверена, что он будет сидеть рядом и угрожать кубу дробовиком до самого конца.
— Начинаем! — скомандовала «Цикута».
Я успела вздрогнуть от отвращения, когда щупальца куба обвили мою голову, а потом провалилась в беззвездный мрак, где нас ждал голодный дикий зверь.
Фэд
Когда Флоренс облокотилась на спинку кресла и куб оплел ее голову, у меня внутри все заледенело.
Мне стало страшно. Так страшно, что я едва удержался от того, чтобы взять Канарейку за руку и убедиться — с ней все нормально, все идет хорошо.
Все идет хорошо…
Ты теряешь контроль, Фэд. Совершенно теряешь контроль, медленно сходишь с ума, уже слышишь, как тихо шуршит крыша и вот-вот сорвется в пропасть, взмахнув напоследок разноцветными лентами твоих сомнений.
Во рту пересохло, а перед глазами запрыгали красные мушки-всполохи. Они назойливо вертелись перед самым носом, мешали сосредоточиться. Я снова тонул, вяз в холодных зыбучих песках собственных сомнений и страхов.
Именно этого я и опасался, подпуская Флоренс слишком близко!
Что ее чувства, ее прикосновения — вся она! — что-то во мне надломят, помешают мыслить трезво и принимать тяжелые решения. Ведь эти решения могли коснуться Флоренс.