Я торжествующе хмурюсь. Сегодня день сбора налогов. Мы уже сталкивались с этим, со страхом, что нам не хватит денег, что мы останемся на улице или еще хуже.
"Я знаю тебя, Нара, — вклинился Идрис, прервав мой пристальный взгляд на мужчину: "Иллиас знает тебя, Икер… в общем, большую часть времени он ничего не знает, но мы втроем можем сказать, что происходит что-то, о чем ты не хочешь говорить".
Мое подавленное настроение, вероятно, выдавало меня, когда я встретилась с братьями в городе сегодня. Выдохнув, я подняла голову: "Идрис, когда бы я ни рассказывала тебе что-то в прошлом, ты либо спорил со мной, либо отмалчивался. Почему я должна рассказывать тебе о парне, которого ты, скорее всего, захочешь напугать, даже если я скажу, что это всего лишь дружба?"
Моя поднятая бровь заставляет его нахмуриться: "Я бы так не поступил".
"Ты бы сделал, и ты это знаешь".
Он закатывает глаза, а я иду дальше, пока Икер и Иллиас направляются к нам: "Послушай, Нара", — вздыхает Идрис, и я поворачиваюсь к нему с любопытными глазами: "Я хочу, чтобы ты знала: даже если он был больше, чем друг, или… — он с трудом выговаривает следующее слово, — если ты в него влюблена, я всегда буду рядом с тобой. С такими чувствами нельзя бороться в одиночку".
Он не замечает этого, но на секунду мои глаза становятся круглыми, но не от того, что он произнес слово "любовь", а от того, что я не ожидала, что он скажет это так… больно. Когда-то у него была возлюбленная, но ее слишком рано унесла болезнь, которая забрала и мою мать.
"Я хочу для тебя только самого лучшего", — продолжает он, его голубой взгляд, как и мой, блестит: "И иногда моя рассудительность, когда дело касается людей, может помешать этому".
Идрис никогда не говорил со мной подобным образом. Мы всегда спорили, и я, ошеломленная, пытаюсь ответить. Но Икер и Иллиас догоняют нас, и я замечаю Фрею, выкрикивающую мое имя с другой стороны улицы.
Она бросается в нашу сторону, ее плащ мелькает между людьми, и я улыбаюсь, говоря: "Фрея! Я никогда не представляла тебя…"
"Солярис, только не говори, что это твои братья?" Она натягивает брюки, кладет руки на бедра и улыбается каждому из них. Затем, прищурив глаза, она начинает указывать: "Икер, Иллиас и…" На секунду она наклоняет голову: "Идрис".
Удивленный тем, что она правильно угадала их имена, я киваю, прежде чем ее улыбка расширяется и она говорит: "О, я слышала о вас такие чудесные вещи! Я знаю, что Икер любит писать. Я как-то пыталась это сделать, хотя, к сожалению, я ужасный писатель, а потом я знаю, что Иллиас — художник и…"
"Ты всегда такая возбудимая?" стоически вопрошает Идрис, и я делаю вдох, мысленно проклиная его за резкость, хотя зачастую это и про меня тоже.
Фрея прочищает горло, улыбка исчезает с ее губ, она смотрит на него и поворачивается ко мне: "Я поняла, что ты имела в виду, говоря о ворчливости".
Я подавляю смех, и, несмотря на неодобрительный взгляд Идриса, Фрея не сдается. Она с вызовом поднимает брови, не опуская подбородка.
Идрис сужает глаза, недоумевая, но в них блестит что-то еще, что-то неожиданное, как только Икер хмыкает: "Это правда, Идрис…"
"Мисти!"
Улыбка стирается с моего лица, а глаза становятся широкими.
Нет, нет, нет.
Я умоляю, что это мой разум разыгрывает меня, хотя знаю, что это не так, когда все оглядываются, мой желудок бурлит от растерянности и шока.
Дариус, средь бела дня, идет к нам, кивая каждому проходящему мимо незнакомцу.
Как он…
"Вот ты где", — говорит он, жестом руки указывая на меня: "Я так мучился, пытаясь найти тебя, Мисти, правда".
Мой взгляд перескакивает с Идриса, Иллиаса и Икера, сжимающих брови. Потом Фрея, прищурившая глаза и прикусившая губу, как будто не может понять, кто такой Дариус?
Что происходит здесь, в Солярисе?
"Мисти, наша старая лошадь?" спрашивает Иллиас, глядя на меня, чтобы убедиться, что он сразу же соберет ее, как он обычно делает со мной, но не в этот раз.
"Старая лошадь?" Дарий дергает головой назад, хмуря губы: "Нет, нет, это она…"
"Извините нас на минутку", — вклиниваюсь я. Мое дыхание становится неровным, я вцепляюсь в руку Дария и тащу его, прежде чем мои братья или Фрея успевают сказать хоть слово.
"Крепкая у тебя хватка, Голди". Он смеется, позволяя своим шагам волочиться сзади, прежде чем я толкаю его на угол другой улицы.
"Как это возможно — " — я пихаю его к стене "- ты так свободно разгуливаешь по городу, и никто не замечает, кто ты?"
Он откидывается назад, закидывая ногу на ногу с непринужденной улыбкой: "Сила иллюзии, все вокруг, кроме тебя, сейчас считают меня кем-то совершенно другим, что-то вроде маски или гламура".