«Давыдов является к Бенигсену: „князь Багратион, — говорит, — прислал меня доложить вашему высокопревосходительству, что неприятель у нас на носу…“
„На каком носу, Денис Васильевич? — отвечает генерал. — Ежели на Вашем,, так он уже близко, если на носу князя Багратиона, то мы успеем ещё отобедать“».
Давыдов был курнос, а нос Багратиона был весьма велик.
В Газетной комнате появилась большая ландкарта, и лицеисты внимательно следили по ней за ходом военных действий. «Профессора приходили к нам и научали нас следить за ходом дел и событий, объясняя иное, нам недоступное», — вспоминал Пущин. Василий Фёдорович Малиновский, профессора Кайданов, Куницын, Кошанский немало времени проводили в Газетной, читали и обсуждали вместе с воспитанниками реляции, донесения, приказы по армии, манифесты, воззвания к народу, статьи и стихи, напечатанные в журналах.
Война подходила к концу. Не лавры победы, а позор поражения пожинал Бонапарт на полях России. Голодные, оборванные, замёрзшие остатки разгромленной «великой армии» бежали на запад.
Двадцать девятого декабря 1812 года победоносная русская армия перешла через Неман, чтобы освободить от ига Наполеона Германию и другие европейские страны.
Гроза 1812 года отгремела.
«Мы прогоняем Пилецкого»
В том же тяжёлом военном 1812 году началась в Лицее история, которая навсегда запомнилась воспитанникам. Через много лет в плане своей биографии, среди важнейших событий лицейской жизни, Пушкин записал: «Мы прогоняем Пилецкого».
Мартин Степанович Пилецкий-Урбанович состоял в Лицее в должности инспектора, или надзирателя по учебной и нравственной части. В его обязанности входило «блюсти порядок учебный и нравственный». В этом помогали ему гувернёры, над которыми он начальствовал.
Странный это был «блюститель нравственности» — ханжа, святоша, иезуит. Сама внешность его отталкивала. Он был отвратителен «со своею длинною высохшею фигурою, с горящим всеми огнями фанатизма глазом, с кошачьими походкою и приёмами, наконец, с жестоко-хладнокровною и ироническою, прикрытою видом отцовской нежности, строгостию…»
С самых первых дней лицейской жизни Пилецкий повёл себя рьяно. Сочинил специальные правила для «господ гувернёров», поучающие, как надзирать за воспитанниками. Он учил гувернёров ежеминутно «морально присутствовать» среди воспитанников, залезать им в души, проникать в их помыслы, подслушивать их «пошепты», подсматривать за ними, «читать у каждого в глазах и чертах лица». Всё для того, чтобы предупреждать «соблазны», «обрабатывать» волю.
Гувернёры не слишком торопились воспользоваться иезуитскими правилами господина инспектора, но сам он неукоснительно следовал им.
Пушкин досадливо морщился, когда липкий взгляд Пилецкого останавливался на нём. А если слышалось вкрадчивое «друг мой» и начинались разглагольствования о грехе и пороке, послушании и смирении, посте и молитвах, Пушкина так и подмывало ответить инспектору что-нибудь озорное и дерзкое. Например, из Вольтера: о попах и ханжах. Позабористее, похлёстче.
Все помирали со смеху, когда вечерами в лицейском зале «паяс» — Миша Яковлев, — сделав постную мину и вытянув руку с воображаемым крестом, удивительно похоже изображал Пилецкого.
Мишу Яковлева звали «паяс двести номеров». Он умел представлять великое множество лиц: профессоров, лицеистов, дядек, министра Разумовского, лицейского кучера Агафона, а также царскосельских «духовных особ» — отца Павла, второго лицейского попа, кузьминского попа, павловского попа, дьяконов, колченогого дьячка, «дьячка с трелями» и, конечно, Мартина Пилецкого.
Отвращение и ненависть к Пилецкому назревали у лицеистов постепенно, но прорвались как-то вдруг.
Зимою 1812 года в Лицей чаще обычного наезжали родные воспитанников. И тут многие услышали, как инспектор Пилецкий насмехался над приезжающими, давал им обидные прозвища.
Лицеисты возмутились. Больше всех — Пушкин, хотя его родные и не приезжали в Лицей.
И вот братец инспектора, гувернёр Илья Пилецкий, донёс по начальству, что в Лицее происшествие: Пушкин «за обедом вдруг начал громко говорить, что Вольховский г. инспектора боится, и видно от того, что боится потерять своё доброе имя, а мы, говорит, шалуны, его увещеваниям смеёмся. После начал исчислять с присовокупившимся к сему г. Корсаковым сделанные г. инспектором родителям некоторых товарищей обиды, а после обеда и других к составлению клеветы на г. инспектора подстрекнул. Вообще г. Пушкин вёл себя все следующие дни весьма смело и ветрено».