Отца поддержали родные и друзья. Все в один голос отговаривали идти в военную службу. Отговаривал дядюшка Василий Львович, отговаривал генерал Алексей Фёдорович Орлов.
Пушкин сдался не сразу. С дядей спорил в стихах.
Доводы генерала Орлова были самыми вескими: гусарская служба — лямка. Это фрунт, муштра. Мученье для офицеров; унижения, побои, каторга для солдат.
Возражать было трудно. Пришлось согласиться.
Теперь по вечерам в лицейском зале только и толковали, что о будущем выпуске. А выпуск приближался. Это чувствовалось во всём.
В декабре 1816 года впервые им разрешили на целую неделю, на все рождественские каникулы, уехать к родным в Петербург.
Сколько тут было ликования и радости! За Пушкиным приехал отец, и они укатили.
Родители жили в Коломне — неприглядной отдалённой части Петербурга, но и она показалась лицейскому затворнику райским уголком.
Стремительно взбежал он на второй этаж большого каменного дома на Фонтанке и очутился в объятиях сестры, бабушки, няни Арины Родионовны. Его обнимали, целовали, поворачивали, разглядывали. В этот вечер он заснул в совершенном упоении.
Планов было множество: навестить Жуковского и других знакомых, побывать в театре, побродить по городу.
К Жуковскому он отправился на следующее же утро, но дома не застал. Пришлось оставить записку и книги, которые Василий Андреевич привозил им с Кюхлей в Лицей. В шутливой записке Пушкин написал по-французски: «Мы возвращаем вам Вольтера… И сверх того г-н Кюхельбекер посылает вам 4 тома „Амфиона“[20]. Очень благодарен от себя. Мой милый господин Жуковский, надеюсь, что завтра я буду иметь удовольствие видеться с вами…
Пушкин».
Встречи, прогулки, театр… Неделя промелькнула как миг.
В первый день января 1817 года у дома на Фонтанке, где жили Пушкины, стоял нанятый извозчик: гостя провожали обратно в Лицей.
Пушкину было грустно, уезжать не хотелось. Но удивительное дело — всю дорогу, пока ехали, его не покидало странное чувство. Казалось, будто из гостей он возвращается домой. Чем ближе подъезжали к Царскому Селу, тем больше это чувство росло и крепло, тем сильнее хотелось поскорей увидеть товарищей.
Вот уж близко… Вот лицейское крыльцо.
— Стой, братец, стой!
Пушкин быстро расплатился и бегом к крыльцу.
На лестнице ему попался улыбающийся Данзас. И он обнял его с такой силой и горячностью, что Данзас посмотрел на него с испугом.
Пушкин снова был с друзьями.
«Разлука ждёт нас у порогу…»
Выпуск, скоро выпуск… Директор, профессора и воспитанники Лицея были заняты им и только им одним.
Пятнадцать экзаменов не шутка. И хотя в Лицее, как и во многих других учебных заведениях, экзамены скорее напоминали спектакль, чем настоящую проверку знаний, дела хватало всем. «Мы опять за книги, — писал Горчаков дядюшке. — Число занятий наших беспрестанно накопляется по мере приближения срока нашего выпуска».
Особенно заботили экзамены Энгельгардта. Ведь, ко всему прочему, ходили упорные слухи, что летом в Царское Село ожидаются австрийский император Франц I, прусский король Фридрих-Вильгельм II, некоторые князья из Германии. Для них уже готовили дома и Александровский дворец, и все они — говорили и об этом — будут присутствовать на выпуске в Лицее. Энгельгардт просил Пушкина написать «Прощальную песнь воспитанников Лицея».
Пушкин отказался. По настоянию директора ему предстояло сочинить для экзамена стихотворение о безверии, о муках человека, не верящего в бога. С него довольно и этого. «Прощальную песнь» пусть пишет другой.
Всё шло чинно-гладко. Лицей готовился к экзаменам. И вдруг происшествие: едва не утонул Кюхельбекер.