Большой круглый стол в кабинете был завален рукописями… Камердинер Пушкина Никифор Фёдоров вспоминал: «Вот уж подлинно труженик-то был Александр Сергеевич! Бывало, как бы поздно домой ни вернулся, и сейчас писать. Сядет это у себя в кабинетике за столик, а мне: „иди, Никеша, спать“: Никешей звал. И до утра всё сидит. Смерть любил по ночам писать. Станешь это ему говорить, что, мол, вредно, а он: „не твоё дело“. Встанешь это ночью, заглянешь в кабинет, а он сидит, пишет и устами бормочет, а то так перо возьмёт в руки и ходит, и опять бормочет».
Затихал поздним вечером «казённый городок», погружался в сон домик на Кузьминской дороге, и лишь окна мезонина его были долго освещены — на столе у Пушкина горели свечи. Он работал. До утра работал.
«В кругу милых воспоминаний»
В конце лета, двадцать седьмого августа, Пушкин получил от Жуковского записку: «Приходи ко мне в половине первого; пойдём в Лицей: там экзамен истории».
Пушкин отправился в Лицей. Он прекрасно знал — Лицей уже не тот. Не случайно царь Николай выразил надежду, что «ученики, подобные выпущенным во вкусе Энгельгардта, не будут более выходить из Лицея». И всё же «милые воспоминания» влекли Пушкина туда, где прошли шесть лет его жизни, те шесть лет, что, отдалённые временем, после стольких утрат и разочарований, рисовались теперь самыми безмятежными и счастливыми. Пушкин шёл в Лицей…
С тех пор как их выпустили, кое-что в городке изменилось. Появились новые прекрасные здания, построенные Василием Стасовым и другими зодчими. На Садовой улице близ Лицея перестроены были Большая оранжерея, Манеж. Александровский парк украсили Арсенал, Белая Башня, «Шапель». У самого Лицея, на месте церковной ограды, разбит был ещё при Энгельгардте лицейский садик. Да, кое-что изменилось…
И всё же это было то самое Царское, о котором Пушкин вполне бы мог воскликнуть вместе с Кюхельбекером: «Да что же и не примечательно для меня в Царском Селе? В Манеже мы учились ездить верхом; в саду прогуливались; в кондитерской украдкою лакомились; в директорском доме против самого Лицея привыкали несколько к светскому обращению и к обществу дам. Словом сказать, тут нет места, нет почти камня, ни дерева, с которыми не было сопряжено какое-нибудь воспоминание, драгоценное для сердца всякого бывшего воспитанником Лицея».
В Лицее Пушкина встречали восторженно. «Никогда не забуду восторга, с которым мы его приняли, — рассказывал один из лицеистов, впоследствии академик Яков Грот. — Как всегда водилось, когда приезжал кто-нибудь из наших „дедов“, мы его окружили всем курсом и гурьбой провожали по всему Лицею. Обращение его с нами было совершенно простое, как со старыми знакомыми; на каждый вопрос он отвечал приветливо, с участием расспрашивал о нашем быте, показывал нам свою бывшую комнату и передавал подробности о памятных ему местах… Он присутствовал у нас на экзамене из истории».
Окружённый молодёжью, Пушкин ходил по Лицею, отвечал на вопросы, улыбался. А глаза его туманились. Ему виделся иной Лицей, другие лица… Ему виделись товарищи, на разлуку с которыми обрекла его судьба. Они не придут в их Лицей. Он знал, что они не придут. Но как хотелось ему, чтобы они пришли!..
Распростившись с воспитанниками, Пушкин ушёл бродить по парку. Милые воспоминания сопровождали его и здесь.
Вот Камеронова галерея, откуда любил он с товарищами смотреть сверху на парк. Вот озеро. Тех лебедей, верно, нет… На Розовом поле пусто. Лицейские резвятся теперь в своём саду. А вот и беседка. Она тоже памятна. Как-то раз во время бала он провёл здесь несколько минут наедине с Бакуниной. Боже, как стучало его сердце, как хотелось сказать… Он ничего не сказал. Только после сочинил «Надпись к беседке»: