Наверное, мне хватит. Нельзя пить после стольких дней без отдыха. Сейчас меня вырубит. И тогда этой проклятой боли больше не будет. Я получу отсрочку хотя бы на несколько часов. Самоубиваться лучше выспавшимся, чем сонным, а вы как считаете?..
«Лаэрри, сыграй-ка нам джаз!»
«Ого-гошеньки у тебя запросы! Джаз ему, блюз… может, тебе еще и спеть для полноты картины!»
«А правда! Командир, давайте нашу любимую!»
«Ну же, Дэннер, не ленись! Или совсем надрался?»
«А, чтоб вас. Си-минор, Лаэрри.»
Отставив стакан, я подошел к чудом уцелевшему пианино. Уж и не помню, когда играл на нем последний раз.
Последний раз – все можно.
Поднята из осколков скамейка, потертая клавиатура аккуратно вычищена полотенцем. С каким-то странным холодком в груди я коснулся клавиш, и инструмент отозвался глубоким, сильным аккордом.
Поехали?.. Что, си-минор, Дэннер?..
Нет, си-минор слишком светлый. Возьмем… до-диез минор.
Какой здесь хороший резонанс… в пустом помещении всегда хороший резонанс.
В пальцы впился незамеченный осколок стекла, я машинально стряхнул его, а кровь уже печатала, марая белые клавиши, но я не чувствовал ранок. Игра захватила все мои чувства, закружила бешеным вихрем, выворачивая наружу боль, вину и отчаяние, из сердца, по пальцам – в мелодию. Я мог не опасаться, что меня кто-то услышит, кроме тварей и покойников, и некому было остановить эту тяжелую, сильную, переполненную диссонансами… музыку? Или все-таки – исповедь?
Не знаю, сколько прошло времени – я не останавливался. Все играл, играл, и постепенно занятие полностью захватило разум. Боль стихла, растворилась в холодном воздухе вместе с нотами, и я, наконец-то, мог думать о чем-то другом.
А потом силы кончились совсем, и я улегся на клавиатуру. Пианино гудело, успокаиваясь, но уже затихало диминуэндо.
— Ты мне никогда не говорил, что играешь.
Я обернулся. За спиной, привалившись к дверному косяку, стояла Ласточка. Давно так стоит.
— А ты не спрашивала. Разве вампиры умеют плакать?
Аретейни досадливо смахнула слезы рукавом.
— Это все твоя чертова музыка. – Она тряхнула головой. – Так ты передумал мне помогать?
— Не передумал. – Я поднялся и подошел к ней. А может…
Хватит, Селиванов. Прекрати.
Ласточка равнодушно смотрела мне в глаза.
— Ты еще никого не убил? – спросила она. Спросила флегматично так, будто из вежливости. Какая у вампира, к черту, вежливость…
— Смотря, в каком контексте употребить это слово. – Я скрестил руки на груди, пряча окровавленные пальцы. Зачем ее лишний раз дразнить.
— А, ну, да. – Ласточка холодно усмехнулась. – Патрульный офицер.
Я молча разглядывал ее, проигнорировав издевку. Родной голос, родные черты. Разве ты сможешь помочь ей?
Сможешь убить?
Прости меня, Лаэрри. Я был неправ в отношении тебя. Совсем неправ. Да вот, не успел тебе об этом сказать. Мертвые не пишут писем.
Ласточка скучающе поглядела куда-то сверху вниз наискосок.
— Нам с тобой было весело, да?
Я усмехнулся.
— Уж точно, не грустно.
— Подумать только… – протянула Аретейни, брезгливо скривившись. – Эта дура бегала за тобой как течная кошка. – Белые глаза уставились на меня. – И чего она в тебе нашла, ты даже не симпатичный.
Я начал злиться. Эта тварь еще и над Ласточкой издевается.
— Ну, все, я в депрессии. Не понравился вампирше!
— Эта вампирша когда-то пускала на тебя слюни, щенок. Пройдет немного времени, и ты будешь охотиться на меня, псина блохастая. Ты, и тебе подобные. А когда ты перегрызешь мою глотку – тебе будет ни капельки не жалко. – Тварь холодно прищурилась. – Правда, Дэннер?
— Правда, – совершенно искренне согласился я. Пора с этим кончать.
Старенький приятель, бастард, это далеко не первая твоя шея! Старенький, и по-прежнему острый.
Я еще некоторое время держал на руках обезглавленное тело, до тех пор, пока оно не рассыпалось прахом.
А теперь все-таки си-минор.
Пальцы побежали по клавишам, а в голове неотвязно крутились слова старой песенки. Крутились и никак не хотели замолчать.
Хоть глазочком заглянуть бы,
Заглянуть в грядущий век
И узнать бы, что за судьбы
И узнать бы, что за судьбы
Ждут тебя