Кожу немилосердно жгло, руки болели, правую ногу я успел где-то подвернуть – хороший из меня спринтер, ничего не скажешь. Прям хоть сейчас на олимпиаду. Все, хочу медаль. В отличие от Лесли, которая была как раз таки вполне себе здорова, и с фонарем, перспектив на эту самую медаль я не имел ровным счетом никаких, но об этом думать было некогда. Тут бы ребенка в катакомбах догнать, и мне абсолютно все равно, чего я там могу – а чего не могу, это никого волновать не должно.
Я задыхался, и позвать девчонку на ходу не получалось. Зато во рту метров через четыреста образовался солоновато-железистый привкус. Ну все, приехали. Ах, да, я же воды в резервуаре наглотался, пока с тварью барахтались.
М-да, везет, ничего не скажешь.
Я успел дважды споткнуться в темноте и навернуться, от души отматерить неразумное дите, сунувшееся в подземелья, вскочить и чертыхнуться еще разик – когда впереди раздался грохот, а шаги Лесли неожиданно стихли. Я завернул за угол, прошел еще несколько шагов, едва не приложился головой о низкую сводчатую арку – и почти физически ощутил, как под ногами разверзлась пустота. Пол сделался ржаво-решетчатым.
Дальше я шел уже медленно и осторожно. Еще провалиться вслед за Лесли и сломать себе чего-нибудь мне сейчас как раз и не хватает – тут проржавело все вконец, коммуникации старые и давным-давно неухоженные.
Как я и ожидал, буквально через несколько метров в полу обнаружилась дырка с рваными краями, загнутыми вовнутрь. Пришлось лечь на пол и ползти по-пластунски.
Внизу было темно. Дна у дырки не просматривалось, но делать было нечего. Если Лесли еще жива – ее нужно как-то вытащить. А жива она в том случае, если провалилась не очень глубоко. Я позвал ее, голос эхом отразился от стенок тоннеля, причудливо искажаясь. Внизу отозвалась возня.
Что ж, где наша не пропадала. Стараясь не очень тревожить чудом уцелевшую решетку, я осторожненько переполз на самый край и, оттолкнувшись, спрыгнул вниз.
Короткое падение завершилось широкой, обитой мягким прелым войлоком, трубой, на которую я приземлился и, не удержав равновесия, полусвалился-полуспрыгнул в какую-то леденющую лужу, где, не удержавшись, упал на четвереньки. Правда, тут же вскочил… Вода окатила лицо, и боль от ожогов слегка притупилась, что немного возвратило мне ориентацию в пространстве и способность трезво мыслить, вслед за чем я немедленно обозвал себя идиотом, впрочем, сразу сообразив, что глупость уже сделана, и ругаться поздно.
Тишина давила на уши.
И вдруг далеко впереди послышались быстро стихающие шаги. И свет фонаря.
Я на всякий случай проверил крепления метательных ножей на руках и осторожненько двинулся следом.
Как я собрался кидаться ножами в темноте? Что за вопрос? Как-как, на звук.
Значит, мы тут не одни. Интересно. Все интересней и интересней, я бы сказал. Сколько лет тут живу – так ни за что бы не подумал, что под городом имеется еще город.
Хотя, откуда-то же взялись поезда...
Да-да, я все еще о поездах. И нечего на меня так смотреть.
Туман, не видно ни черта.
И куда эту бестолочь понесло, спрашивается?!..
И стоило мне только пройти несколько метров – шел я, цепляясь одной рукой за трубу, чтобы не потерять направления – как вдруг послышался чей-то далекий и слабый голос, похожий на голос ребенка.
Я остановился. Эхо причудливо искажало звуки, превращая в странную мелодию плеск воды от моих шагов. Вода тихонько журчала – почти по колено, лужа сделалась стремниной.
Голос позвал снова. Мне даже показалось, что уши у меня дернулись, будто у собаки – так я старался разобрать его в приглушенном многоголосье подземелья.
Вот, пожалуйста, Селиванов. Хотел найти ребенка – получите, распишитесь. Бандеролька до востребования.
Тьфу, ты! Черт-те-что здесь творится в канализации этой. В глазах начинает темнеть от испарений, голова кружится – расстроился бы – да без фонаря и так-то ни черта не видать. Впервые за все время рейда – или даже впервые за всю мою чертову жизнь – командира четвертого взвода Селиванова, более известного под именем Дэннер, посетила-таки Она. Здравая Мысль, то есть. Здравая Мысль, если ее озвучить, звучала бы примерно следующим образом: Селиванов, где, туман тебя побери, тебя черти носили, когда боги раздавали мозги?!!
Ну, как-то так.
Голос, кажется, заплакал.
Нет, это не Лесли, точно.
Тут мне сделалось до того тоскливо, что возникло нездоровое желание впасть в тихую истерику, побиться головой об осклизлую каменную стену, или же, к примеру, по ней же и карабкаться наверх. Не то вследствие отравления, не то от боли и усталости, мне, человеку, который в жизни ничего не боялся и ни перед чем не отступал, вдруг до одури, до безумия, непреодолимо захотелось броситься на пределе человеческой скорости искать выход наверх. Больше ничего не нужно, клянусь. Только наверх, наверх, увидеть небо над головой, тусклый дневной свет, вдохнуть свежего хвойного воздуха, ощутить ветер, а не теплый затхлый сквозняк канализации.