Для этого я подделал некоторые документы, всерьез полагая, что они смогут кого-нибудь обмануть, и ночью, когда мама и сестра ушли спать, тихо прокрался в гардероб отца и взял его строгий пиджак, чтобы казаться старше. Потом зачесал волосы назад, и пару раз посмотрел на себя в зеркало: в свои четырнадцать я вполне мог сойти за шестнадцатилетнего, а с некоторой натяжкой можно было дать и больше. А в армию брали с шестнадцати.
Я тихо спускался по лестнице родного дома, в котором родился и провел всю жизнь, думая о том, что возможно вижу все это в последний раз. Мне было жаль покидать дом так, посреди ночи, скрываясь, как жулик. В груди щемило от стыда перед мамой за то, что я не предупредил ее о своем решении, но я отступать уже мог. Чувства долга и рыцарского благородства во мне было навалом, а вот ума гораздо меньше. Поэтому, взяв сумку с заранее собранными вещами, я побежал на вокзал.
Как сейчас помню: из многих окон лился желтый свет, растворяясь в темноте улиц. Фонари работали далеко не везде, но я знал все вокруг до такой степени, что смог бы добежать до вокзала и в кромешной темноте, если бы потребовалось.
– Мне билет в Фрибрен, – сказал я в круглое окошко, протягивая деньги. Фрибрен был ближайшим городом, где велись сборы призывников.
Работник вокзала недоверчиво посмотрел на меня.
– Один?
– Что?
– Билет будешь брать один?
Я кивнул.
–Твой поезд через пятнадцать минут.
Это я, конечно же знал, ведь специально прибежал, чтобы успеть на этот рейс. Я поблагодарил продавца и пошел на платформу, откуда через пятнадцать минут сел на поезд.
В поезде я сидел почти один – где-то в углу, закутавшись в плащ и сопела некая фигура, в других вагонах виднелось еще пару рабочих, возвращавшихся со смены домой. Уставшие, они все спали, положив голову на спинку впереди стоящего кресла или просто ложились на несколько мест. Я и сам клевал носом, а потом ненадолго задремал и от этого больно ударился лбом, когда состав резко остановился на одной из станций.
В Фрибрен я приехал уже под утро. Это был довольно крупный город – меньше, чем, например, Бердсбург, но больше, чем остальные в округе.
Я пешком пришел в то место, откуда забирали солдат, а там творилась сплошная суматоха: сотни людей что-то проверяли, кого-то строили в колонны, и куда-то увозили тех, кто уже служил в армии и у кого была хоть какая-то подготовка.
На меня никто не обращал внимания, и я уже начинаю волноваться. Конечно, им не до меня было.
Но через некоторое время ко мне подошел какой-то молодой сотрудник в военной форме и сказал:
– Давайте вашу повестку.
– У меня ее нет. Я доброволец.
Молодой сотрудник посмотрел на меня как на ненормального и приказал ждать здесь. Прошло довольно много времени, он вернулся, но уже вместе с более пожилым мужчиной, и было видно, что этот второй выше по званию, чем первый. Я опять начал ему объяснять, что мол, так и так, повестки нет, доброволец, на что пожилой военный нахмурился и весьма недружелюбным тоном ответил:
– Никаких указаний о добровольцах мы не имеем, поэтому я рекомендую вам вернуться домой и ждать повестки…
Тут глаза мужчины расширились, и он попросил молодого оставить их наедине. Я жутко испугался – вдруг кто-то узнает во мне сына генерала?
Собственно, это и случилось:
– Генри, это ты? – мужчина подошел ко мне поближе, воровато оглядываясь по сторонам, чтобы никто не услышал наш разговор. Я не ответил, лишь чертыхнулся про себя пару раз. – Прошу тебя, мальчик мой. Возвращайся назад. Тебе еще рано участвовать в этом всем, поверь. Я знаю твоего отца, с ним все хорошо…
– Откуда вы знаете, что с ним все хорошо? Может именно сейчас его убивают регордцы? Может, именно сейчас он в плену? Я не хочу просто сидеть и ждать, пока…
– Очень благородно, – неожиданно грубо сказал военный. Его мягкий тон сменился на жесткий, приказной. – Быстро возвращайся. Не заставляй свою семью волноваться за тебя. Вот тебе деньги на билет.
– Не буду. Запишите меня в армию. Я знаю, что вам людей не хватает.
– Подумай сам. От таких, как ты, толку мало. С оружием обращаться не умеете, только страху нагонять будете.
– Но мой папа…
– Вряд ли обрадуется, если узнает, что его друг отправил его несовершеннолетнего сына на фронт. Сколько тебе? Четырнадцать? – тут мужчина, понизив голос, серьезно прибавил: – Знаешь, мне кажется, война будет длится дольше, чем обещают. Успеешь еще…
Может, мне и показалось, но мужчина говорил это с грустью, а грусть и военные – несовместимые тогда для меня вещи.
Делать нечего, я сел в поезд и поехал в родной городишко. Конечно, я был расстроен и разочарован, и даже не думал о том, как оправдаюсь перед матерью дома. Мои мечты о бравой службе рассыпались в прах, и сейчас, через много лет, я вспоминаю лицо того самого пожилого военного и благодарю судьбу за то, что меня, мелкого идиота, не записали тогда в ряды армии.