Однако больная не реагировала, иногда только властно требовала виски и после стакана воды успокаивалась, а потом снова надолго замолкала и продолжала смотреть в потолок. Пока мать не видела, Паулина осматривала невероятное по военным меркам количество вещей, украшений и бумаг, которые пылились в комодах и шкафах. Все это пришлось привести в порядок, протереть, убрать, что-то выбросить. Среди писем от неизвестных мужчин она нашла переписку с отцом и совершенно без зазрения совести прочитала ее всю. Почти все они были наполнены обвинениями и сухими фактами из жизни друг друга. Судя по всему, в начале войны его бизнес разгромили и он решил переехать в Норт-Бротер, на что мать не хотела идти ни при каких условиях. Дочь они оба считали погибшей, что отец упоминал почти в каждом письме, видимо надеясь задеть ее за живое, не понимая, что для нее это никогда не было важно. За последние два года нашлось лишь два письма с сухими поздравлениями с днем Сирин и равнодушными вопросами о здоровье. Там же лежало много черновиков ее писем, в которых она подбирала самые грязные и извращенные оскорбления бывшего мужа, ехидное злорадство из-за политических неудач, вырезанные отрывки из газет, где рассказывалось о нем.
Паулина написала длинное письмо на тот адрес, который был указан в его письмах. Пару раз звонил Генри, убедиться, что все хорошо. Фарида совсем расслабилась и привыкла к присутствию Паулины, а мать все чаще мучилась от приступов. Паулина успела обновить свой гардероб, подшив под себя некоторые ее платья, а вот к остальным вещам притронуться не посмела.
Поздним вечером второго дня, когда девушка уже расплетала косы чтобы ложиться спать, со стороны кровати послышался жуткий крик.
– Почему так?! Почему?! Почему?!
Только через несколько минут Паулина и Фарида выяснили, что дело в том, что любимая фотография, которая прежде стояла на прикроватном столике, упала на пол. Всю ее кровать окружали ее же портреты разных лет. Еще пару месяцев назад, когда мать только начинала терять связь с реальностью, Фарида поняла, что ее пациентку радуют фотографии, где она еще была красавицей, и расставила их возле кровати. Со временем без них уже не могли обойтись, так как она отказывалась есть, пить и принимать лекарства, если рядом нет ее портретов.
После этого мать громко потребовала принести все ее драгоценности, а Паулине ничего не оставалось как долго наряжать ее во все бесчисленные кольца, браслеты, колье, диадемы и серьги. Только после этого она успокоилась и притихла, а Паулина попросила Фариду выйти, так как какая-то неведомая сила подсказала, что следующего дня ее матери уже не будет.
Паулина смотрела на старуху, крепко держа ее за руку, словно та висела над пропастью. Ее веки, покрытые морщинами, трепетали как светлые бабочки, а глаза под ними двигались, словно она пыталась что-то рассмотреть. Ее губы шелестели тысячами деревьев – она говорила что-то, говорила с жаром, который так давно не слетал с ее уст. Казалось, в эти последние минуты ее душу подхватил кружащий за окном листопад и легким ветерком унес в прошлое, чтобы на несколько мгновений она стряхнула с себя тяжесть слишком рано наступившей старости, подобно дереву, которое с наступлением осени скидывает листву, и вновь почувствовала себя молодой. Оранжевый листопад унес ее туда, где она была сильной и беззаботной, где всякое препятствие превращалось в очередное приключение, туда, где казалось, что жизнь только начинается и что все еще впереди. В прошлое. Именно там осталась ее семья, муж, друзья… и сейчас она бежала по залитому солнцем тротуару, прощаясь с каждым, кто был ей дорог… Но вот ее туфелька последний раз делает шаг, глаза в последний раз видят солнце, легкие вдыхают свой последний воздух – и тут же хоровод шуршащих листьев подхватывает ее, и несет, несет обратно…