Эмилия поблагодарила сладкой улыбкой и направилась к роялю, привлекая к себе внимание окружающих. Потом она долго играла какой-то громкий и явно специально заученный вальс, а после нее за рояль садились все новые и новые гости, так что девочка поняла, что не сделала ничего неправильного.
– Может быть госпожа Паулина споет нам что-нибудь? – предложила какая-то неизвестная дама. Судя по напряженному взгляду отца, это предложение явно не пришлось ему по душе.
Все собравшиеся дружно поддержали это идею, и вот Паулина уже сидит за роялем, затылком чувствуя недовольство отца и хорошо помня третье условие их договора.
Она судорожно вспоминала песни, понимая, что с детства не играла на рояле. Наконец в памяти нашлась одна подходящая, в которой акцент делался на вокал, а не аккомпанимент.
– А у вас тут есть что-то вроде… – она смутилась, поняв, что забыла правильное название.
Спустя несколько минут ей принесли струнный инструмент, похожий на гитару, и к этому моменту уже многие гости с любопытством наблюдали за ней.
Она закрыла глаза и начала.
Лишь только она спела первую строчку, то осознала, что баллада эта написана на бринальском, но отступать было уже поздно. Паулина представила, что сейчас канун ночи Сирин и она играет для Генри и остальных раненых солдат эту трагичную историю о тоске по родине, предательстве и неудавшейся любви. Ее подруги сидят рядом с ней, живые и невредимые, подпевают на припеве, и их голоса сплетаются в звонкий серебряный хор. Рядом старшие по лазарету смотрят на них, вспоминая свою молодость, ради праздника оставляя строгость и распорядок. Вокруг идет война, и многие из них погибнут, но прямо сейчас, пока мелодия заполняет их сердца, они все живы как никогда.
Только в тот момент девочка в полной мере осознала, насколько она скучает по своему не родному брату, друзьям, с которыми уже никогда не увидится, родным улицам, знакомому наизусть городу. Она вспомнила мать, как кукла увешанную бриллиантами и золотом, с грязными растрепанными волосами и безумным взглядом, одно за другим надевающую кольца по два на каждый палец. Вспомнила детство, когда никто не замечал ее среди толпы, когда она хранила свою грусть много лет и не знала как правильно выразить то, что на душе.
Внезапно Паулина поняла, что больше не сможет жить как прежде. Что сейчас ей также необходимо говорить, как раньше было необходимо молчать.
Если сейчас от нее отвернутся, то это будет равнозначно смерти. Равнозначно отсутствию воздуха, яду или ножу в спину.
Когда последние звуки растаяли в пространстве зала, несколько секунд стояла оглушительная тишина. Но после этих нескольких чарующих мгновений послышались оглушительные аплодисменты со всех концов комнаты, и до Паулины медленно дошло, что во время ее пения стихли абсолютно все разговоры. Переводя дыхание, она прислушивалась к этим аплодисментам, впитывала их всем телом, чувствуя небывалый прилив сил, как от сильного наркотика.
Аарон Грей-Врановский, явно не ожидавший в дочери-бродяги такого успеха в высшем свете, казалось, впервые за долгое время выглядел изумленным.
В тот вечер никто не обратил внимания на мужчину, стоявшем поодаль от всех и внимательно следившем за девочкой. Но именно он, знаменитый театральный постановщик, на следующий день напишет деловое письмо, в котором пригласит Паулину Грей-Врановскую попробоваться на роль в главном театре Норт-Бротера.
Глава XVIII
Прошел седьмой день празднования свадьбы Альберта и Эмили. Рэй без сил упал на свою кровать прямо в одежде и смотрел в потолок, моргая, чтобы не уснуть в таком виде. Нужно бы встать и переодеться, но как же лень…
«Сегодня был хороший день, – с улыбкой подумал он, вспоминая прогулки, игры, танцы, кино, большую шумную компанию ровесников и разговоры с Паулиной и Генри, скрытые прохладным осенним садом. – У них обоих столько историй, столько трудностей за плечами, а они вот так просто обо всем рассказывают. Какие-то они другие…»
После ночи Сирин Паулина уже разговаривала с Рэем как со старым другом, она во многом жила по закону «друг Генри – мой друг», и Рэй не сомневался, что Волтур руководствовался той же установкой, может даже неосознанно. Между этими двумя была какая-то странная, до этого невиданная Рэем, связь, которая была крепка, но неосязаема. Они были друзьями, но при этом братом и сестрой, отцом и дочерью, сыном и матерью, учителем и учеником. Их связывало трудное прошлое, они оба начали новую жизнь в Норт-Бротере, их образ мысли отличался от того, как думают люди тут, в спокойной стране, которую не затронула война. Они оба понимали (хоть и каждый по-своему), что эта новая жизнь будет совершенно другая, и оба умели подстроится под здешние нормы поведения, как бы маскируя свою чуждость. Они могли понравиться кому угодно, и в то же время кто-то угодно мог их возненавидеть. Они прощали с наивной быстротой, ведь выросли в том месте, где не было возможности долго обижаться из-за резкого слова. Вещи они берегли, но при всем этом, если это были не вещи первой необходимости, относились к ним либо как к отягощающим обстоятельствам, либо как к побрякушкам, которые можно отдать, не задумавшись.