— Раз пытался ее читать. Очень скучно.
— Так что ты им сказал?
— Что я хочу предложить герру Абендроту спор. Один мой друг — пятнадцатилетний мальчишка из не очень благополучного ленинградского района — сможет сыграть со штурмбаннфюрером партию в шахматы без ферзя и выиграть.
— Мне семнадцать.
— А… Ну будет пятнадцать — так оскорбительнее.
— Ты пошутил, да? — спросила Вика, склонив голову набок и явно рассчитывая, что он сейчас улыбнется и признается, что, разумеется, подобных глупостей никому не говорил.
— Нет, не пошутил.
— А он, ты думаешь, не спросит, откуда ты знаешь, что он здесь? И звание, и что в шахматы играет?
— Думаю, спросит. Ему же любопытно станет, и он к нам подойдет.
— А на что спорим? — спросил я.
— Если он выиграет — пристрелит нас на месте.
— Он в любой момент может нас пристрелить, тупица.
— Солдаты так и сказали. Конечно, может. А я им сказал, что штурмбаннфюрер — человек чести, человек принципа. Я его слову верю. И верю в его спортивный дух. Они же за честь с кровью удавятся.
— А если я выиграю, что нам будет?
— Во-первых, он всех троих отпускает. — Коля заметил, какие у нас лица, и не дал ничего сказать. — Да-да, вы меня идиотом считаете, но сами тугодумы. Сейчас, когда колонна на ходу, играть мы не можем. Если повезет, партия состоится вечером, где-то в помещении, когда вокруг никого не будет. — И Коля обвел рукой немецких солдат, привольно расположившихся группами: они курили и болтали друг с другом. Грузовики с провиантом. Тяжелая артиллерия.
— Он никогда нас не отпустит.
— Само собой не отпустит. Но стрелять в него будет гораздо удобнее. А бог даст, и сбежать получится.
— «Бог даст», — хмыкнула Вика. — Ты вообще за ходом этой войны следил?
Наконец механики натянули гусеницу на самоходную гаубицу. Экипаж попрыгал в люки, через минуту взревел и закашлял мотор, и зверь с огромным стволом вздрогнул и двинулся, хрустя льдом, что нарос на стальных звеньях. Пехота по своим грузовикам разойтись, однако, не спешила — солдаты хрипло прощались, командиры орали. Но вот колонна двинулась, все побросали окурки и побежали вскакивать в кузова уже на ходу.
Солдат, бегавший к Абендроту, вернулся к своим. Заметив, что мы смотрим, он с улыбкой кивнул. Лицо у него было совсем розовое и безволосое, щеки круглые. Эдакий лысый младенец-переросток, вот-вот заревет. Догоняя свой грузовик, он крикнул нам одно-единственное немецкое слово, затем вытянул руки, и товарищи заволокли его в кузов.
— Сегодня, — сказал Коля.
Охрана уже гавкала на нас, хоть и знала, что мы все равно ничего не поймем. Им было все равно — смысл и так ясен. Пленные опять выстроились в колонну, Вика от нас отошла, и мы стали ждать, когда пройдет техника. Мимо проехал штабной автомобиль, и я попробовал рассмотреть внутри Абендрота, но стекло заиндевело.
Тут я вспомнил еще кое-что — оно меня уже некоторое время грызло. Я повернулся к Коле:
— А второе ты что попросил?
— А?
— Ну ты сам сказал: если я выиграю, во-первых, он нас отпустит. А что было во-вторых?
Коля посмотрел на меня сверху вниз. Брови его выгнулись дугами, словно он не поверил, что я сам не догадался.
— Так очевидно же, нет? Дюжина яиц.
23
Вечером мы с остальными пленными уже сидели в хлеву где-то под Пушкином. Здесь пахло мокрой шерстью и навозом. Немцы дали нам щепок, и почти все пленные сбились у робкого костерка, который развели на земляном полу в центре хлева. Все так устали, что о побеге даже не заводили речи. Мужики лишь вяло жаловались, что немцы не кормили нас с утра — а после той галеты нам не давали ничего, — да бормотали насчет завтрашней погоды. Вскоре стали затихать, засыпая прямо на земле и для тепла сбиваясь поближе друг к другу. Мы с Викой и Колей сидели у занозистой стены, дрожали от холода и гадали, состоится наш шахматный поединок или нет.
— Если он за нами пришлет, — сказала Вика, — и нас к нему поведут, будь уверен, всех еще раз обыщут.
— Пленных уже обыскивали. Они что думают — мы пистолеты в хлеву найдем?
— Он знает, что за ним охотятся. Очень осторожный. Пистолеты найдут.
Коля ответил ей долгим и скорбным звуком — испустил газы. Словно взял протяжную ноту на баритон-саксофоне. Вика зажмурилась и несколько секунд дышала ртом. Я тем временем при свете костерка рассматривал ее бледно-рыжие ресницы.
— И все равно, — наконец сказала она, — пистолеты найдут.
— Так и что нам тогда делать — душить его голыми руками?
Вика залезла куда-то себе под одежду, вытащила финский нож из ножен на поясе и выдолбила в мерзлой земле могилку. Когда ямка оказалась достаточно глубока, она положила туда свой пистолет и протянула руку за Колиным.