Нет, короля он опрокидывать не стал, отнюдь, — немец был уверен, что его позиция лучше моей. Мы приближались к эндшпилю, его пешка на всех парах мчалась по краю доски к а8, где она превратится в ферзя и разгромит мою защиту. Абендрот так хотел заполучить себе двух ферзей, что с радостью принимал размены, которые я ему предлагал. Ну как он может проиграть, если у него на доске будут атаковать два ферзя? Сосредоточившись на прохождении пешки, он слишком поздно сообразил, что моя проходная пешка уже в центре доски. В конце концов моя пешка достигла поля превращения раньше его. А двух ферзей побить трудно, если первыми они появляются у противника.
Абендрот еще не понимал, что игра окончена, но игра была окончена. Я глянул на Вику, глупо гордясь моей неотвратимой победой, и заметил, что рука ее скользнула под комбинезон. Не станет она больше меня ждать — она берется за нож. А обе Колины руки лежали на столе — он готовился оттолкнуться и вскочить, когда это сделает Вика. Я встретился с Викой глазами — и вдруг со внезапной ясностью понял, что, если останусь сидеть и дальше, из ее тела на драном линолеуме скоро вытечет вся жизнь.
Пока Абендрот созерцал доску и прямо-таки толпу ферзей на ней, я сделал вид, что у меня зачесалась лодыжка, и медленно скользнул пальцами в ботинок. Не в приступе мужества, напротив — страх за Вику пересилил все остальные страхи. Абендрот прищурился, разглядывая своего короля, и я заметил, как изменилось у него лицо: он наконец-то сообразил, какова его позиция. Я думал, поражение его разозлит. Но он расплылся в улыбке, и мне вдруг увиделось, каким он был в далеком детстве.
— Это было прекрасно, — сказал штурмбаннфюрер, поднимая голову. — В следующий раз не буду столько пить.
Но мое лицо его встревожило, что бы он в нем ни прочитал. Абендрот нагнулся и увидел, как моя рука под столом лезет в ботинок. Я замешкался и наконец выдернул нож. Не успел замахнуться, как штурмбаннфюрер кинулся вперед, вместе со стулом опрокинул меня на пол и левой прижал мою руку с ножом, а правой полез в кобуру за пистолетом.
Если б я выхватил нож быстрее, если бы мне повезло и я рассек бы ему яремную вену, если бы это чудо произошло — и Вика, и Коля, и я были бы мертвы. Охранники просто подняли бы «шмайссеры» и нас бы всех изрешетили. А так нас спасло проворство Абендрота — ну, или моя неуклюжесть, это как посмотреть. Солдаты кинулись на выручку штурмбаннфюреру, выручать которого было особо незачем, и бросили оставшихся пленников. Лишь на миг, но его хватило.
Абендрот вытащил пистолет. Услышав шум, обернулся. И увиденное встревожило его больше, чем истощенный еврейчик, елозивший под ним по полу. Он прицелился — я не разглядел, в Колю или в Вику. Я заорал и левой рукой исхитрился стукнуть по стволу пистолета, как раз когда он нажимал на спуск. Пистолет дернулся, меня едва не оглушило грохотом выстрела. Абендрот зарычал и попробовал отвести оружие подальше от моих скрюченных пальцев. Бороться с ним было бесполезно — медведь и есть медведь, — но я вцепился в ствол изо всех оставшихся сил. Секунды взорвались грохотом, воплями по-немецки и дульными вспышками, топотом ног по линолеуму.
Разъярившись на мое упрямство, Абендрот двинул меня по голове левой рукой. Пока мы жили в Доме Кирова, я, конечно, дрался, но потасовки наши были вялыми и бескровными — так дерутся приличные мальчики, которые ходят в шахматные клубы. В лицо меня раньше никто не бил. Комната перед глазами поплыла, запорхали светляки, а штурмбаннфюрер вырвал у меня из хватки пистолет и нацелил мне его между глаз.
Я привскочил и сунул нож ему в грудь — прямо через карман под гроздью значков и медалей. Лезвие вошло полностью, до самой серебряной гарды.
Абендрот содрогнулся и мигнул, глядя на черную рукоять, торчавшую из груди. Он еще мог бы пристрелить меня, но мстить за собственное убийство как-то не пришло ему в голову. Вид у него был разочарованный — уголки рта опустились, он весь сделался растерянный, моргал, дышал прерывисто. Попробовал привстать, однако ноги подломились, и он завалился набок, а нож остался у меня в руке. Пистолет выпал из его разжавшихся пальцев. Глаза Абендрота распахнулись широко — так изо всех сил пытается проснуться спящий, — и он оперся ладонями о линолеум, стараясь уползти от кровавого месива, не обращая внимания на суматоху вокруг. Но отполз он недалеко.